Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

Гости хором повторили фразу. Платон смеялся, растянув рот до ушей и сложив толстые пальцы на животе.

– Чего ты ждешь? – спросил Костя.

– Салям алейкум всем! – с поклоном произнес Платон.

Каждый получил по кубку искупления. Сладковатые испарения от душистых благовоний вызвали отвращение у Николая. Смесь шампанского и коньяка затуманивала мысли. В зависимости от того, что он думал о той или другой стороне своего существования, возникала либо вера в будущее, либо желание покончить с собой. Юрий Алмазов прочитал еще одно стихотворение Пушкина, в котором автор спрашивал себя, увидит ли он однажды «рабство, падшее по манию царя». Затем Степан Покровский, надев очки и вытерев нос, прочел басню собственного сочинения: речь шла о булыжнике, который жаловался на свою судьбу и просил Бога превратить его в человека. Став мужиком, булыжник так страдал, что взмолился, умоляя Всевышнего обратить его снова в камень… Тема была совсем не оригинальна, но стихи мелодичны. Николай с трудом приподнялся с кушетки и, поцеловав Степана Покровского в лоб, сказал:

– У тебя такая страсть в стихах!

Это замечание рассмешило офицеров. Николай, который был искренним, чуть не вскипел. Его успокоили, убеждая, что в кругу членов тайного общества не бывает непростительных обид. Николай охотно остался бы у Кости на всю ночь, но он обещал Софи вернуться к одиннадцати часам. Никто еще и не думал об уходе, но Николай распрощался с друзьями, хотя ему явно было грустно из-за того, что приходится подчиниться долгу.

Дома он нашел свою жену лежащей на диване в гостиной, голову ее поддерживали подушки, ноги были укрыты медвежьим мехом. Михаил Борисович сидел около нее в освещенном лампой кругу. Они только что завершили шахматную партию. Выиграла Софи. Вопреки обыкновению, Михаил Борисович как будто радовался тому, что его обыграли. Ни он, ни она не настаивали на рассказе Николая о проведенном им вечере. Впрочем, он и сам предпочитал, чтоб было так, поскольку намеревался поговорить об этом подольше наедине с женой.

Поцеловав руку снохи и благословив сына крестным знамением, Михаил Борисович наконец ушел к себе. Николай помог Софи подняться и поддерживал ее под руку, когда вел в общую спальню. Недавно врач разрешил Софи ходить по дому. Она продвигалась мелким шагом, наклонив корпус вперед, ноги у нее были слабы.

Когда Софи легла, Николай сел напротив нее и молча стал смотреть на нее.

– Ты еще не ложишься? – спросила она.

– Нет! Мне слишком много надо тебе рассказать! Угадай, о чем шла речь у Кости?

– О политике, как обычно!

Она знала друзей Николая и разделяла их желание увидеть, как в России устанавливается либеральный режим. Частенько во время обеда, на балу в перерыве между танцами, в театре во время антракта она перебрасывалась с ними несколькими словами по поводу их общих чаяний. Но кто же в Санкт-Петербурге не желал реформы существующего устройства? Говорят, и сам царь был преисполнен добрых намерений.

– На этот раз, – решительно произнес Николай, – наши дискуссии пошли дальше!

И он сообщил ей о создании «Союза во имя Добродетели и Истины».

– Представь себе, что Костя хотел даже назвать наше сообщество «Друзья мака!» – сказал он.

Софи была неприятно удивлена. Она сама не знала почему, но ей не нравилось, что Николай напомнил в присутствии друзей о политической деятельности, которой она занималась в Париже. Быть может, она не считала их достаточно развитыми, чтобы посвящать в подобные секреты? Во всяком случае, она была бы огорчена, если бы они, играя в заговорщиков, приняли название «Друзей мака», которое вызывало у нее воспоминание о нескольких замечательных людях.

– Я рада, что вы выбрали другое название, – мягко сказала Софи.

Он растерянно посмотрел на нее и продолжил:

– Костя прикажет изготовить особые кольца, которые будут служить для нас опознавательным знаком. Надо будет разработать церемониал приема новых членов…

Вдруг он подумал, что, если ему удастся заинтересовать ее своими планами, она не так будет стремиться покинуть Санкт-Петербург. Софи слишком часто доказывала ему в Париже, на какое мужество способна из преданности делу, так что у него не возникло намерения переубеждать жену, взывая к ее республиканским взглядам.

– Я никогда не предполагал, что сближение людей вокруг одной идеи может быть таким сильным! – продолжил Николай. – Сегодня вечером мы были как братья, все счастливы и взволнованы нашим решением! Ты ведь пережила нечто подобное и должна меня понять…

Софи внимательно слушала его и удивлялась его восторженности по поводу такого малозначительного дела. Подавленная смертью ребенка, она утратила вкус к дискуссиям. Вероятно, мужчина был не способен глубоко переживать траур такого рода. В то время как она не находила опоры ни в чем, помимо уединения и размышления, он искал забвения в мирской жизни. Изобретал для себя замещающие горе заботы, отвлекающие страсти. «Союз во имя Добродетели и Истины» – какая находка!

– Это может стать всепоглощающим начинанием, – сказал он. – Вся Россия, если мы добьемся успеха, будет благодарить нас!

– Да, да, Николай, – прошептала она примирительным тоном.

– У меня создается впечатление, что ты в это не веришь. Тебе надо побывать на одном из наших собраний.

– Я бы предпочла, чтобы ты рассказывал мне о них.

– Как я смогу рассказывать, если мы уезжаем? Признайся, что это очень жаль! Именно в тот момент, когда великая идея обретает силу…

Софи возразила ему улыбкой, и как всегда, когда она смотрела на него так по-матерински, так трезво и властно, он, – это ему стало ясно, – не мог противиться ей.

– Ты не права, – пробормотал он. – Как глупо! А если мы отложим наш отъезд на два или три месяца…

От долгого разговора его голос охрип. Не ответив ему, Софи взяла его руку и прижала к своей щеке. Николаю было жарко. От него пахло табаком, спиртным. Должно быть, он развлекался там. Быть может, смеялся. Преисполненная раздражения и снисходительности, Софи знаком пригласила его сесть рядышком на край постели. Николай молча подчинился. Но он боялся прикоснуться к ней. После родов она казалась ему необыкновенно уязвимой. Софи привлекла его к груди. И в то время, как она целовала мужа, он удивлялся тому, что чувствует себя таким несчастным и счастливым одновременно.

В столовой было темно и свежо, но два открытых окна, выходящих в сад Каштановки, обрамляло переплетение залитой солнцем листвы. В столбе света плясали мошки. Время от времени служанка бросала щепотку порошка в печку. Облако дыма, поднимавшееся с углей, отгоняло мошкару от стола. Для Михаила Борисовича обед был приятнейшим временем дня. Видя перед собой семью в полном составе, он проживал четыре жизни вместо одной. Из всех сотрапезников именно Софи чаще всего привлекала его внимание. За две недели, проведенные в деревне, она заметно похорошела. Ее белое платье из перкали, украшенное воланами, было простым, и тем не менее сноха выглядела чрезвычайно элегантно. Приглушенный тембр голоса окрашивал тайной самое незначительное ее высказывание. Рядом с ней пухленькая, белокурая и бесцветная малышка Мария с ее влажными голубыми глазами и веснушками казалась дурнушкой. Михаил Борисович сожалел, что его дочь родилась не такой красивой и пикантной. «Николай все-таки лучше удался, – подумал он. – Жаль, что он не блещет умом». На краю стола месье Лезюр один и уже в третий раз потянулся за куском пирога с клубникой, помазанного медом и сверху украшенного кремом. Михаилу Борисовичу достаточно было бросить взгляд на бывшего наставника его детей, чтобы возникло желание унизить этого человека. Не оставив французу времени для того, чтобы проглотить лакомство, он встал, давая понять, что трапеза закончена. Месье Лезюр поспешно вернул на свою тарелку кусок пирога, который зажимал между большим и указательным пальцами.