Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

Зная, что поблизости есть книжная лавка, Фридрих свернул в переулок…

– «Научное обозрение» желаете? – спросил, разглядывая его сквозь очки, седой, интеллигентного вида старик. – Этот журнал уж полтора года как прикрыт!

– Прикрыт?

– Да-с… как я слышал, прикрыт по распоряжению Министра внутренних дел.

– Но ведь статья была напечатана… В ней ничего крамольного… Это о полетах в мировое пространство.

– А? Господина Циолковского? Помню. Май тысяча девятьсот третьего года… Идите в ратушу, молодой человек. Там, в публичной библиотеке, можете достать. И это, пожалуй, единственное место.

Цандер поблагодарил старика. До ратуши было – рукой подать.

Получив «Научное обозрение», Фридрих Цандер уселся у большого окна в дальнем углу, чтоб никто не мешал. Он расправил смявшуюся в кармане тетрадь, достал два хорошо очиненных карандаша и только после этого стал листать журнал. Статья занимала около тридцати страниц и была испещрена таблицами, формулами, расчетами.

– Ого! – удивленно прошептал Фридрих. – Над ней придется покорпеть… Козерог, видимо, познакомил нас лишь с основными положениями. Ну, что ж, тем увлекательней задача! Сегодня прочту бегло, а в следующий раз засяду за расчеты.

Фридрих расстегнул воротник тужурки, поудобней уселся. Повторяя уже прочитанное Козерогом, он как бы заново обдумывал высказанные мысли. Иногда он выписывал в тетрадь цитаты и формулы, чтобы над ними поразмыслить дома.

Сумерки сгущались, но так как выпал свежий снежок, было еще хорошо видно. Цандер, изрядно устав, решил пешком пройтись по тихим узким улицам до набережной и там сесть в трамвай, идущий в Задвинье. Он любил старую Ригу с величавым Домским собором, стройным, теряющимся в облаках шпилем церкви Петра, легкую готику церкви Яна, массивные крепостные башни, старинный замок и средневековые дома. Эти безмолвные свидетели древности умели молчаливо рассказывать о прошлом. Более всего удивлял и поражал Цандера Домский собор. Под его высочайшими сводами можно было парить на крыльях, даже летать на небольшом аэростате. «Как могли люди, жившие пять-шесть столетий назад, воздвигнуть сооружение, поражающее наших современников? – не раз спрашивал себя Цандер. – Ведь тогда все делали вручную…»

Он любил Домский собор. И не столько за его внутреннюю отделку, изумлявшую художественной резьбой, не столько за редкие по красоте и искусству исполнения жанровые цветные витражи в огромных окнах или несравненный орган, – он любил собор за величие и высоту сводов, от которых захватывало дух! И сегодня его снова потянуло взглянуть на Домский собор хоть мельком.

На фоне меркнущего, холодного неба собор возвышался темной громадой, возле которой сновали крохотные люди. И опять Цандеру явилась старая мысль: «Люди, маленькие люди способны создавать великое!.. Способны вершить чудеса!»

От этой мысли идея Циолковского о постройке грандиозной ракеты вдруг показалась реальной, осуществимой в ближайшие десятилетия. На душе стало радостно и безмятежно. Радостно от того, что есть на свете человек, который, как и он, мечтает о полете во Вселенную. И главное – этот человек знает, как такой полет осуществить…

Цандер вдохнул морозный воздух и пошел, насвистывая, к плавучему мосту. Падал редкий, мелкий снежок. Было тихо, безветренно, пустынно. Слышались лишь собственные шаги да отдаленные звонки трамваев. Цандер любил эту тишину узеньких улиц Старого города. В ней хорошо думалось.

Когда он свернул на Дворянскую, со стороны Двины многоголосо и гулко нахлынула песня. Пели по-русски и по-латышски. Слов разобрать было нельзя, но живой призывный мотив заставлял идти чеканным шагом. «Может, солдаты поют?» – подумал Цандер, но, дойдя до переулка, отчетливо услышал:

«Это демонстрация!» – догадался он и пошел еще быстрей. Послышались какие-то слова команды, но песня грянула сильней и заглушила их.

– Пли! – услыхал он истошный крик совсем близко, и по улицам Старого города прогрохотал залп. Песня оборвалась, послышались крики, стоны, топот. Усилилась беспорядочная стрельба…

Цандер, подсунув под ремень полы длинной шинели, держа связку книг в левой руке, побежал к набережной. Выскочил из-за домов и остолбенел: у железнодорожного моста метались и падали люди, по которым в упор стреляли солдаты. Над толпой взвилось красное знамя и снова исчезло.

– Пли! Пли! – истошно командовал офицер.

Ружейная стрельба, рев толпы, стенания умирающих сливались в дикий гул.

Цандера кто-то схватил за воротник:

– Куда? Убьют! Марш назад!

Он увидел усатое лицо городового и отлетел в снег. Мимо, с винтовками наизготовку, пробежали солдаты.

Цандер поднялся. По спине хлестко ударила казацкая плетка.

– Пошел! Пошел, покуда цел! – Снежною пылью из-под копыт хлестнуло в глаза.

Цандер бросился в переулок, свернул под арку ворот, прижался к цоколю дома. Мимо бежали перепуганные люди, скакали лошади, слышались дикие крики, стрельба…

Когда наступило минутное затишье, он перебежал на другую сторону, проходным двором вышел на знакомую улицу и остановился в раздумье: «Пустят ли или не пустят?»

За углом опять зацокали копыта. Он бросился в подъезд и мигом взлетел на четвертый этаж, дернул ручку звонка.

– Кто там? – спросил тревожный женский голос по-латышски.

– Товарищ Яниса, Цандер… Помните, занимался с ним летом по математике.

– Вы один?

– Один! – выдохнул Цандер.

Щелкнул засов, и дверь приоткрылась:

– Входите быстрей!

Цандер вошел в полумрак передней, остановился.

– Проходите в кухню, мы спасаемся там.

– Спасибо! – прошептал Фридрих и, не раздеваясь, на цыпочках прошел в кухню, где у толстой стены на полу сидели Янис, Пауль и их сестренка Марта, худенькая, голенастая, с огромными синими глазами.

– Ты был там? Все видел? – вскочил навстречу высокий Янис.

– Да, видел… – Цандер сел на табуретку к плите и закрыл лицо руками. Ему не хотелось, чтоб Янис и другие видели, что по его щекам текут слезы…

Скоро стрельба стихла, и Янис, попросив Фридриха раздеться, отвел его в столовую. Разбитое пулей окно заткнули подушкой. Сидели молча. Фридрих механически листал какой-то журнал, Янис сжимал и разжимал большие руки и угрюмо смотрел в темное окно. Ждал отца. Отец служил на железной дороге паровозным машинистом и эту неделю приходил домой к шести. Теперь уже шел восьмой час… Мать, брат Пауль и сестренка сидели на кухне. Они тоже боялись за отца, и при каждом звуке на лестнице кто-нибудь бросался к двери.

Фридрих знал, что о нем так же тревожатся дома, понимал, что надо идти, но не мог успокоиться: перед глазами неотступно вставали лошадиные морды и страшные картины расстрела людей.