Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Самолюбие с лихвой вознаграждалось тем, что он заполучил-таки «каморку», в которой истопник своим собственным образным языком говорил с комиссаром Житором. Не помешала бы ещё пара запоминающихся чёрточек, и Юрий провёл карандашиком по пунктиру… Хозяйка подала картошку очищенной, а истопник и комиссар будут сами снимать кожуру с горячих картофелин и бережно посыпать их считанными крупинками соли.

Некрупные тощие руки старика не то чтобы не нравились Вакеру, но навязчиво останавливали на себе взгляд, пока беспокоящее не обратилось, наконец, в мысленный сладкий причмок. Ногти истопника будут обкуренными, цвета охры, на вид твёрдыми, как металл. Они снимают кожуру будто выверенными касаниями, и картофелина остаётся гладенькой, как яйцо.

Гость осмотрелся ещё раз-другой: не сгодится ли что в придачу, но всё уже было перебрано, а поздний час напоминал о приличии. Он поблагодарил притомлённых хозяев и, когда протянул Пахомычу руку, глаза у того как будто бы заинтересованно прояснились:

— Вы не завтра уезжаете-то?

Вакер ответил, что нет, пока ещё не завтра.

В последующие дни он поездил с работником обкома по колхозам и оправдал командировку, заглянув в достаточное число хозяйств. В очерках будет рассказано, как здесь осваивается техника, как школьник, который жадно читал о тракторах, — впервые забравшись в машину, правильно называет все части управления…

Пресыщенный ездой по сельским дорогам с их постоянством в неожиданностях, как то: болотца, озерки и неубывающая мелочь препятствий рода кочек — журналист, употребим просторечие, без задних ног спал в гостинице, положив себе встать не ранее девяти, но стук в дверь поднял его с рассветом. Оказалось, в гостиницу позвонили и сказали, «чтобы товарищ корреспондент был к восьми в здании, которое он знает».

Часовой посмотрел в его удостоверение и, не спросив, как раньше «к кому?», посторонился. Тут же за дверью ожидал дежурный, который произнёс: — Подождите, пожалуйста! — и приглашающе сделал два шага в направлении скамьи у стены. Юрий, который прежде проходил сразу в столовую, узнал типичную принадлежность исто казённого учреждения: скамью-ящик, в каких хранятся сапожные щётки, баночки с кремом, тряпки для стирания пыли. Присев, он представил серьёзных людей в форме с тряпицами в руках.

Дежурный по телефону доложил начальству и, выслушав, отчётливо кивнул пространству, как если бы стоял перед руководителем. Он быстро пошёл к гостю и, не замедляя шага, проводил его до широкой лестницы:

— Второй этаж, дверь — две створки, одна открыта.

Вакер оказался в приёмной, где стояли в кадках филодендрон и пальма, а у окна за столом с пишущей машинкой сидел прямоплечий, в гимнастёрке с кубиками на петлицах: его руки молотобойца над клавишами ундервуда производили трогательное впечатление. Секретарь привстал и показал пятернёй на вход в кабинет.

Вакер миновал двойные двери, обитые с обеих сторон коричневым дерматином, и слегка прищурился: в окно косо ударяло встающее солнце, отчего стена сбоку от окна сияла густо-восковым напряжённым блеском. Житоров, сидя за столом, читал бумаги в раскрытой папке, и мы на секунду-другую оставим его в этом положении, чтобы сказать о любопытном предмете обстановки — о его служебном столе.

Обширный, основательный, он, конечно, сработан из дуба, имеет две тумбы и отличается массивностью. По одной ножке проходит вверх прибитая дужками резиновая трубка: из неё у края стола выведены провода к трём телефонным аппаратам, они стоят по правую руку начальника. К другой ножке пригнана латунная трубка, врезанная в столешницу снизу: сверху, над этим местом, в поверхности утоплена пластинка полированной стали, из неё выступают разноцветные кнопки — при их посредстве можно вызвать секретаря, сотрудников отделов, поднять тревогу.

Имеется и деталь иного характера. В край, обращённый к сидящему, вделан стальной вкладыш, как у столиков в вагонных купе: вкладыш со специальной выемкой, чтобы откупоривать, удерживая в ней головку, бутылки с нарзаном, с ситро.

Остаётся добавить, что на столе помещалась мраморная доска с углублениями, в которых стояли круглые чернильницы с никелированными крышечками. Посреди доски возвышался эбонитовый четырёхгранный кубок с выпуклым силуэтом Спасской башни Кремля на каждой грани; из кубка торчали перьевые ручки, заточенные карандаши и линейка из плексигласа.

Посетитель заметил от двери, что раскрытая папка лежит не прямо перед Житоровым, а немного смещена, и тот смотрит в неё вкось. «Притворяется, будто читает. Ждал меня, но хочет внушить, что это — не главное!» — был сделан вывод.

— Не помешал? — сказал гость с самой малостью насмешливого умиления.

Житоров взглянул исподлобья:

— Здравствуй, Юра. Присаживайся, — и опять опустил глаза к бумагам, слегка наклонив к плечу голову, остриженную под бокс: по сторонам волосы сняты, а от лба к затылку оставлена «щётка».

Вакер обратил внимание, что у стены выстроены обычные стулья, а напротив стола стоит мягкий. Он сел на него, занимаемый двумя возможными ответами на вопрос: почему Марат вызвал его прямо в кабинет и притом в форме какой-то натянутой вескости? Первая мысль была: «Не мог же он не предстать передо мной в ореоле положения! Приберегал эффект». А вторая: «Хочет повнушительнее преподнести признание, которое выбил из полутрупов». Не исключалось, что верно и то, и другое.

Глядя в папку, Житоров спросил:

— Истекает командировка?

Юрий ответил, что как ни лиричны пейзажи Оренбуржья, но Белокаменная зовёт. Марат закрыл папку чуть поспешнее, чем требовал характер сцены.

— Ну что же, Юра… я тебя не подвёл — но меня подвели! От этого — будь ты семи пядей во лбу — не застрахуешься. Такова моя работа! — начал он угнетённо, а закончил сурово и даже горделиво.

Друг в многообещающем предчувствии, боясь, что его выдаст лицо, отвернулся к окну, в которое рвалось солнце, и сощурился.

— А моя работа? — сказал огорчённо и жалобно, тем выражая солидарность. — Намотаешься по районам, доберёшься до человека, напишешь о нём красиво, а он на другой день, в пьяном виде, с трактором в реку — и очерк в ж…

Марат выслушал, суровость чуток уступила мягкости:

— Я хотел тебя посвятить сразу после ЧП, оно было трое суток назад, но ты, — и он дружелюбно обыграл выражение Вакера, — мотался по районам.

Тот, откинувшись на спинку стула, беспокойно перекладывал ноги с левой на правую и наоборот, и не стерпел:

— Что было-то?

— Давить надо котов, которые при мышах спят… — проговорил Житоров затруднённо от прилива неутолимо-безмерной лютости.

Ему виделся в этот миг один из стражей внутренней тюрьмы: сельский парень, бывший милиционер. Тот последнее время страдал чирьями и поморщивался, когда движения причиняли ему боль, — что заметил Савелий Нюшин, которого конвоир водил «на помывку». Нюшин углядел и бинт, когда парень расстегнул ворот, чтобы почесать под повязкой.