Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

Часа четыре, а то и более томился в ожидании Шереметьев. Его окатывало холодным потом, зуб не попадал на зуб от озноба. И уж совсем сердце заколотилось по-заячьи, когда уловил конский топот. Опять начал молиться.

Скрипучую дверь землянки распахнул здоровяк с топором.

— Выкатывайся!

Шереметьев шел понуро, не веря в спасение.

— Вытряхивайся из шубы!

— Неужели не дал денег управляющий?

— Перстни сымай!

— Берите, душегубы! Подавитесь! Будьте вы прокляты!

— Потише, господин хороший! Не гневай нас! Мы ить отпущаем тебя с богом.

— Господи! — рухнул на колени Шереметьев.

— Одурел от радости.

— Перстни стоятельны. Тыщи три за них возьмем, — произнес разбойник с пистолем.

Юнец с тряпкой на лице показал четыре пальца.

— Немой, немтырь, но не глухой! — догадался Шереметьев, показывая разбойникам пять пальцев.

— За уграбленные не дадут и двух тыщ! — рассмеялся низкорослый старикашка, которого раньше вроде бы не было.

Однако Шереметьев понял, что именно он голова шайки. Лик предводителя был накрыт... Соболью шубу поднесли ему. Перстни упрятал у себя он.

— Для чего тебе такое богатство, старик? — сокрушенно покачал головой Шереметьев.

— Оружие нам даром никто не поставит, — уклончиво ответил дед-разбойник. — Да и мы умеем насладиться!

Разбойники вскинулись на коней и, гикнув, поскакали по насту в морозлые уремы Марьиной рощи. Шереметьев, спотыкаясь и падая, побежал в другую сторону.

* * *

Дьяк Разбойного приказа Артамонов слушал Шереметьева вроде бы не очень внимательно, вертел головой, тер ладонью болевшую поясницу, кряхтел.

— Ты мне их приметы изобрази, особенности. Все слова их в точности перескажи.

— Нет у них особенностей. Обыкновенные мужики. Четыре балды.

— Так уж и обыкновенные! Давай снова все рассказывай. И подробнее!

Шереметьев пересказал с мельчайшими рисунками и словами. Дьяк помолчал и вновь потребовал:

— Еще раз, до соломинки! До пылинки!

— Ты издеваешься надо мной! Я отдам еще пять тысяч, но отстань от меня. Отхлынь!

— На Руси все продажно, окромя сыска, — помрачнел Артамонов.

— Что тебе от меня потребно?

— Повтори, как выглядел по одежде юнец с тряпкой на харе. Как они про сундук князя Голицына говорили... Юнец меня интересует более всего!

— Да не он главарь шайки! Атаман у них старикашка. Лысый маштак. Безбородый! В луковом полушубке.

— А юнец какой?

— Так у него же тряпка была на лице...

— А одежда? А шея? А руки?

— Одежду не помню, не заметил. Шея длинная, тонкая. Руки белые, девичьи. На левом мизинце белая полоска от ранки давнишней.

— Ну вот, Шереметьев: теперь мы знаем весьма много о ворах. Более, чем они полагают.

— Что же мы знаем, дьяк?

— В землянке я уже побывал. Привез немецкую чернильницу и перо гусиное. Огарок свечи. Все это разбойники бросили зря. Глянь, Шереметьев, на перо! Редчайшее перышко. Оно подкрашено розовой краской. У нас в Москве гусей не красят — приволье. С чужой, соседской гоготкой, не спутаешь. А вот в Заречье стаи птиц сиих велики и многочисленны. Воруют гусей там часто. Посему и красят хозяева своих пернатых в розовый цвет. Перо сие от заречного гусака! Кто ж это у нас торгует, Шереметьев, писчим пером из купцов Заречья? Надобно выяснить. И бумага редкая, на которой ты записку выводил своей дрожащей кистью. Бумагу дали они, разбойники?

— Они, отрок с тряпкой на лице.

— Не уйдет он от нас, Шереметьев! Юнец в Москве живет!

— Почему так полагаешь, дьяк?

— Да потому, что он рожу прикрыл! Голос не выказывал! Про сундук Голицына он скорей всего и узнал первым. А дружки его — залетные птицы. Они ведь даже рыла свои от тебя не прятали, кроме старика и юнца. Значит, пришли в Москву не надолго, скоро улетят. Не боятся, что ты их встренешь. И голова шайки — не московитянин. Он про оружие лепетал... Значит, с Дона... Собирается в Запорожье с Тарасом Трясилой. Но мы схватим юнца, вздернем на дыбу. Косточками похрустим. И о других выведаем! Всех найдем! Хе-хе!

«И вправду ведь найдет, дьявол. Вздернет одного-двух на дыбу. А другие из шайки меня прикончат. Или пустят красного петуха...»

— Заезжай через недельку. Прислал бы управляющего своего... Я бы его попытал легонько на дыбе. Кто знает? Может, он связан с ними?

— Нет! Управляющего я тебе не дам! Артамонов проводил Шереметьева из пытошной и звякнул медным колокольцем. Потайная дверь за очагом отворилась бесшумно, из мглы подземелья вырос подьячий. Он подобострастно склонил голову.

— Пошто глядишь мне в рот, будто в дверь, из которой выходят божьи истины?

— Буду теперича глядеть вам в ухо!

— Значит, будешь смотреть в дырь, куда проваливаются обычно твои глупости.

— Фальшивые копейки, которые в Дании чеканили, я раскрыл.

— Сие было, Аверя, пятнадцать лет тому назад. Ты давно жрешь дармовой хлеб. Ничего не делаешь, а плату требуешь. Где пропадал вчера весь день?

— За Меркульевым следил. С доносчиками в кабаках встречался.

— Весной, как лед тронется, пошлю тебя на Яик.

— Там же у нас есть дозорщик.

— Есть, но он замолчал. Принял дело от отца. Пробился в писаря. Поди решил изменить нам? Как ты мыслишь, Аверя?

— Отец у него был хорошим дозорщиком. Я просматривал его сказки.

— Я боюсь, что писарь переметнулся. Надобно его проверить. Грибов у нас скорее всего погиб. Мы потеряли связь. Доном и Запорожьем занимаемся много. А Яик вот провалили. Царь нами недоволен, выговорил.

— Хорошо быть царем...

— Ладно, Аверя. Присмотри за Мотькой, которая перешивает краденое тряпье. Должны появиться, собольи шапки и воротники.

— Из шубы Шереметьева?

— Ты немножко сообразителен.

— У меня хороший учитель.

Артамонов растянул губы в подобие улыбки, но глаза его были мертвыми.

— Сходи в торговый ряд. Найди лавчонку, где продают розовые писчие перья. Выспроси, кто их покупает. У торгашей цепкий глаз. Сбегай к немцу, который привез бумагу гладкую. Она дорогая, не каждый на нее раскошелится. Перстни с камнями у еврея-скупщика я сам осмотрю. От тебя он утаит темный товар. Ясно?

— Как не понять?

— А почему, Аверя, молчат у нас астраханцы?

— Не ведаю. Правда, прислал намедни стряпчий пулю, которой якобы убит дьяк Тулупов.

— Что же ты не известил меня, балда? Где пуля?

— Так я ее выбросил...

— Как это выбросил? Куда выкинул? Я с тебя шкуру сниму! — вскочил Артамонов, хватая за грудки подьячего.

— Чего кричать? Бросил пульку в очаг. Там она и валяется где-то. Мы же третий день огонь не жжем.

Артамонов подбежал к очагу, начал рыться в золе, нашел пулю.

— Плесни водичкой, я вымою руки, — все еще волновался дьяк.

Аверя снял с полки помятый медный рукомойник, налил в него из бочки воды. Вода воняла тиной, давно не меняли.