А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Вильгельм взял ещё раз в правую руку листок и с усмешкой на узких губах под воинственными стрелками усов, вытянутых вверх искусным парикмахером ровно на 75 градусов от линии рта, прочёл ещё раз телеграмму с подписью: «Ники»:

«Я благодарю Тебя за Твою примирительную и дружескую телеграмму, поскольку сообщение Твоего посла Моему министру иностранных дел было в совершенно ином тоне. Пожалуйста, рассей эти сомнения. Австро-сербская проблема должна быть рассмотрена на Гаагской конференции. Я полагаюсь на Твою мудрость и дружбу».

Адъютант Кайзера граф Хилиус застыл рядом с креслом своего патрона в позе статуи, которую можно было бы назвать «Изысканное почтение». Кайзер, не глядя, протянул руку с телеграммой в сторону, и адъютант не дал упасть листку на землю, подхватив его на лету.

– Опять этот коронованный пацифист бубнит про свою Гаагу!.. – издевательски проворчал Вильгельм.

– Ваше величество! – льстиво изогнул в поклоне свой гибкий позвоночник адъютант. – Он не знает оценку, которую дало ваше величество его пацифистским идеям о сохранении вечного мира через международный инструментарий в Гааге…

Вильгельм с удовольствием вскинул брови на графа. Он очень любил, когда его окружение вспоминало его гениальные высказывания по разным вопросам и к месту приводило их. «Ну же, ну!» – красноречиво вопрошали глаза Кайзера. Адъютант, словно стихотворение, процитировал своего императора:

– «Чтобы он – Николай – не оскандалился перед Европой, я соглашусь на эту глупость. Но в своей практике я и впредь буду полагаться и рассчитывать только на Бога и на свой острый меч!»

Вильгельм самодовольно откинулся на спинку кресла, но его внимание привлёк какой-то конверт, лежавший под телеграммой.

– Что это? – грозно спросил он Хилиуса. – Письмо? Почему не доложили?!.

– Ваше величество, это – открытка, только что присланная издательством Вебера в Лейпциге… Если вы соизволите, то завтра миллионы таких открыток поступят во все почтамты Германии…

– Откройте конверт! – приказал Кайзер. Из-за больной и ссохшейся левой руки он терпеть не мог сам открывать конверты или делать что-то, что требовало её участия.

Граф Хилиус мгновенно подскочил, достал открытку и передал её императору. Вильгельм взял её правой рукой, далеко отставил от глаз, которым явно уже требовались очки, и залюбовался самим собой. Открытка являла его портрет в шлеме древнего тевтонского рыцаря. Из квадратного окошка шлема грозно топорщились знаменитые усы Кайзера. Под портретом посреди фразы «В вере и оружии твёрд» был изображён Железный крест, а чуть ниже красовалось его известное высказывание: «Мы, немцы, боимся только Бога и абсолютно ничего и никого в мире!»

Вдоволь налюбовавшись открыткой, он бережно положил её на стол и сказал:

– Одобряю!

На пороге показался гофмейстер с портфелем, в котором императору носили почту из министерств. Вильгельм сделал знак рукой. Из портфеля был извлечён синий конверт министерства иностранных дел. Граф Хилиус привычным движением вскрыл его и извлёк оттуда короткую записку, которую с поклоном протянул императору.

– А-а! Это, наверное, опять из Лондона, от посла англомана князя Лихновского… – презрительно пробормотал император и резко бросил: – Что там нового? Или опять Грей нудно излагает британские глупые рассуждения о праве Англии, как всегда, стоять над всеми и в стороне от европейского конфликта?..

– Именно так, ваше величество! – льстиво поддакнул адъютант, успевший привычным взглядом схватить суть сообщения.

– О'кей! О'кей! – издевательски икнул на американский манер Кайзер и отдал распоряжение: – В пять часов собрать в берлинском Шлоссе военных и дипломатов!..

…Мраморные стены парадного кабинета Кайзера в берлинском Шлоссе не давали никакой прохлады. Горячий воздух, пришедший откуда-то из Африки, успел нагреть и холодный камень. Дородные, высокие генералы во главе с огромным и пузатым фон Мольтке-младшим, высокий и чуть менее толстый канцлер фон Бетман-Гольвег в мундире генерала прусской службы, адмиралы в чёрных мундирах, среди которых выделялся обилием германских и иностранных орденов брат Кайзера принц Генрих Прусский, сидели молча за просторным круглым столом и ожидали выхода императора. А он почему-то задерживался. Лица генералов и адмиралов были самодовольные и лоснящиеся от пота из-за наглухо застёгнутых парадных мундиров, отнюдь не рассчитанных на столь невыносимую жару. Один князь Бетман-Гольвег был печален. Канцлер Германской империи был, пожалуй, единственным человеком в берлинской верхушке, который очень не хотел надвигавшейся войны. Сколько мог, он старался предостеречь Кайзера от ненужной, по его мнению, войны с Россией, но, зная взрывчатый характер своего сюзерена, Бетман делал это осторожно и ненавязчиво. Его интеллигентное, с правильными чертами и небольшой бородкой лицо было сосредоточенно-печально потому, что он видел, как жаждут войны те, кто сидел рядом с ним за столом, и приходил к убеждению, что в этом обществе его аргументы против широкой схватки с Россией и Францией могут вызвать только иронические ухмылочки солдафонов, долгие годы мечтавших о боевых наградах и хорошенькой встряске противника.

Сам Бетман-Гольвег, хотя и надел свой старый мундир прусского генерала после злобного замечания Кайзера на его счёт о том, что «штатский канцлер» лезет не в своё дело, стремясь умиротворить Австрию, отнюдь не испытывал прилива воинственности, как его коллеги, собравшиеся в поход.

Наконец, в зал не вошёл, а вбежал разъярённый Кайзер. Четверть часа тому назад, в салоне перед залом, где уже собрались военные, Вильгельма в последний момент буквально перехватил тощий и зализанный статс-секретарь министерства иностранных дел фон Ягов. Он передал императору телеграмму с пометкой «Срочно!», полученную из Лондона.

Посол князь Лихновский экстренно сообщал, что сегодня сэр Грей вызвал его на Уайтхолл во второй раз и встретил посла словами: «Положение всё более обостряется…» Лихновский писал, что после этого заявления британский министр сказал, что вынужден сделать ему в частном и дружеском порядке некоторое сообщение. И тут Британия наконец открыла послу свои истинные позиции. Лихновский писал императору: «Британское правительство, – сказал мне министр, – желает и впредь поддерживать дружбу с Германией и может остаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. Но если бы в него втянулись мы и Франция, положение тотчас бы изменилось и британское правительство, при известных условиях, было бы вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать».