Александр Чаковский - Мирные дни

Эти слова — «Ирина Григорьевна» — Каргин произнёс каким-то особым голосом. И от этого я сразу почувствовала себя увереннее.

— Я ведь к вам не по служебному делу пришла, товарищ Каргин, — начала я. — У меня есть просьба.

— Значит, просительница? — с весёлой усмешкой пошутил Каргин.

Я подумала: «Какое смешное и совершенно вышедшее из употребления слово — «просительница», — и сказала:

— Вроде. Вот… понимаете, мой муж. Он журналист. Вернулся из армии, вы знаете. Вот мы и подумали, что, может быть, ему можно будет работать здесь, на нашем заводе, в редакции. Может быть, там нужны люди… У него опыт.

— Люди нужны, — подтвердил Каргин, — в особенности люди с опытом. Да, так что же?

«Чего же ему ещё надо? — подумала я. — Ведь все уже сказано».

— А ему… словом, ему самому хочется работать на заводе? — Каргин посмотрел на меня в упор своими немигающими спокойными глазами.

— Да, конечно, — горячо ответила я.

Мне вдруг захотелось все откровенно рассказать Каргину.

— Вы понимаете, — начала я, — мы не виделись более четырех лет. Теперь мы наконец вместе. Но, по правде сказать, целыми днями не видим друг друга. А нам бы хотелось быть вместе по-настоящему, то есть чтобы было какое-то общее дело. Ну, словом…

— Хорошо, — кивнул Каргин. — В нашу газету действительно нужны люди. — Он помолчал и добавил: — Честные, боевые люди. Пусть ваш муж зайдёт ко мне. Его фамилия?

— Савин.

— Хорошо, — ещё раз кивнул Каргин и, перегнувшись через стол, черкнул что-то на отрывном календаре.

— Ну вот, — с облегчением вздохнула я, — теперь насчёт лаборатории.

— Насчёт лаборатории мы поговорим в другой раз, — возразил Каргин и встал. — Ведь дело терпит, да? — Он улыбнулся.

Он был прав. Я начала про лабораторию для того, чтобы Каргин не подумал, что я пришла только по личному делу. Это была маскировка, и, очевидно, он это понял.

— Вы простите, что я по сугубо личному делу, — извинилась я, вставая.

— Личное? — переспросил Каргин и добавил: — Это очень важная штука — личное. Так я жду товарища Савина в пятницу, к двум.

И Каргин протянул мне руку.

Я выехал в полдень. Трамвай долго вёз меня по берегу Невы, и если глядеть влево, то казалось, что едешь не на трамвае, а на пароходе. Мы проехали бесчисленное количество мостов, и весь город, казалось, проплыл мимо нас, пока трамвай подъехал к заводу.

Мне никогда не приходилось ездить на этот завод трамваем. Я и был-то здесь всего один раз, в январе 1942 года. Тогда мы шли сюда с Ириной пешком, через город, и замёрзшая Нева казалась нам тогда не рекой, а узким полем, загромождённым военными судами.

Завод так изменился, что я сразу и не узнал его. У входа была сооружена деревянная арка, асфальтовая дорога вела в сад, в котором я увидел несколько небольших каменных зданий. По шуму, который доносился откуда-то из-за зданий, из глубины, я понял, что стою перед заводом, но это был явно не тот завод, который я искал.

Сомнение исчезло только после того, как я узнал в бюро пропусков, что пропуск мне уже заказан. Я прошёл по длинному коридору со множеством дверей, в которые ежеминутно входили и выходили торопливые люди, и, шагнув в указанную мне дверь, очутился на заводском дворе.

Передо мной вырос целый город. Находясь там, у деревянной арки, и видя перед собой только асфальтовый двор и несколько небольших зданий, невозможно было себе представить, что за всем этим скрывается. Это был именно город, с лабиринтом улиц, огромными зданиями, иногда в несколько этажей, и даже уличным движением: я видел, как проехали несколько полуторок и легковая машина. Прямо передо мной возвышался памятник Ленину…

В парткоме меня попросили войти в кабинет секретаря. У небольшого письменного стола стоял худощавый немолодой человек. Он посмотрел на меня, — я заметил необыкновенно спокойное и пристальное выражение его глубоко посаженных глаз, — протянул мне руку.

— Ну, будем знакомы. Каргин. Вы недавно из армии?

Я ответил утвердительно.

— Так, — сказал Каргин. — Нам очень нужны опытные журналисты в газету. — Он помолчал. — Вы, кажется, воевали на Ленинградском фронте?

— На Волховском, но бывал и в Ленинграде.

— Наша газета, — продолжал Каргин, — ещё плохая газета, вы это сами увидите. Дело не в технике печатания и даже не в литературном качестве материалов. Дело в другом… Впрочем, вы это сами увидите, — повторил он, внимательно глядя на меня. Потом встал, прошёлся взад и вперёд по кабинету и остановился возле меня. — Ну вот и всё… Не будем предвосхищать событий. Кое-что я знаю о вас от Лидии Федоровны. С райкомом я согласую. — Он улыбнулся. — Теперь вы поговорите с редактором.

Каргин подошёл со мной к двери и, открыв её, сказал техсекретарю:

— Покажите, пожалуйста, товарищу Савину, где у нас редакция. — Затем он протянул мне руку. — Ну, мы ещё увидимся…

Редактор оказался весёлым парнем лет тридцати, с широким, улыбчатым лицом, на котором почти терялись маленькие глазки. Лицо редактора было таким красным, точно его только что вынули из печки.

Помещение редакции состояло из двух комнат, но редактор помещался в третьей — маленьком закутке, отгороженном фанерой. Окон в закутке не было, и там горел днём и ночью свет. Редактор занимал собой весь закуток. Остановившись на пороге, нельзя было себе представить, что там может поместиться ещё один человек.

— Ну, давай, давай сюда, — гостеприимно пригласил редактор, когда я с порога назвал свою фамилию. Видимо, ему уже говорили обо мне.

В отличие от Каргина, он подверг меня тщательному опросу по части биографии, и, отвечая, я вспомнил многое такое, что, казалось, и сам забыл.

— Ну вот, — заключил редактор, отдуваясь, хотя устать должен был бы я. — Хочешь к нам в литсотрудники? Завод у нас боевой, первостепенный, да и газета неплохая…

Он о чём-то подумал, потёр между пальцами и повторил убеждённо:

— Да, неплохая газета. Ну?

Направляясь на завод, я не думал, что всё решится так быстро, и внезапно ответил:

— Согласен.

— Вот и ладненько, — улыбнулся редактор. — Порядок, думаю, примем такой: сейчас иди оформляться, а завтра на работу. Только смотри не опаздывай. — Он поднял свой толстый, похожий на сардельку, палец. — Впрочем, ты ведь человек военный.

Затем редактор потянулся в сторону двери и крикнул:

— Андрюшин, поди-ка сюда!

Через минуту на пороге показался паренёк лет двадцати трёх в выцветшей военной гимнастёрке.

— Помоги-ка новому товарищу оформиться, покажи ему, где что, — приказал редактор, кивая в мою сторону. Затем он протянул мне свою толстую руку. — Ну, бывай, до завтра.

Вдвоём с Андрюшиным мы вошли на заводской двор.

— Значит, у нас будете работать? — спросил Андрюшин. У него были очень светлые волосы, светлая кожа на лице, и весь он казался каким-то светлым.