Александр Чаковский - Мирные дни

— У вас, — ответил я.

— И очень хорошо, — сказал Андрюшин, — а то у нас совсем нет опытных журналистов со стажем.

— А откуда вы знаете, что я со стажем?

— А я вашу биографию из-за перегородки слышал. Все знаю. Вы рассказывали и про то, где в Москве работали, и про фронт, а я сидел и думал: «Нет, не пойдёт к нам такой журналист работать. Газета всё же маленькая».

— Почему маленькая? — возразил я. — Большая, четырёхполосная газета.

— Да, да, — подхватил мои слова Андрюшин, — наша газета только кажется маленькой. А на самом деле она большая. Завод-то огромный.

— А где у вас тут лаборатория? — спросил я.

— Лаборатория? Это в другом конце. А зачем вам?

— Нет, это я просто так. Куда же мы сейчас?

— В отдел кадров.

Пока мы обошли разные отделы, раскинутые на необъятной территории завода, и я заполнял разные анкеты, прошло не меньше полутора часов.

Когда наконец всё было закончено и я получил временный пропуск на завод, Андрюшин сказал:

— Ну вот, всё в порядке. Завтра принесите две фотокарточки и получите постоянный пропуск. А теперь, вы извините, мне надо в редакцию. Должен ещё передовую сдать. Придётся посидеть до вечера.

Было не больше трёх. Я подумал: «В передовой многотиражки не больше шестидесяти — восьмидесяти строк. Неужели Андрюшин собирается писать их до вечера?» Но вслух я произнес:

— Это из-за меня вам придётся задерживаться. За то время, что мы ходили, вы бы успели написать две передовые.

— Что вы! — воскликнул Андрюшин. — Ведь я с вами не более двух часов!

— О чём передовая? — спросил я.

— О бытовом обслуживании рабочих. Тема очень важная. Все материалы я уже подобрал. Остаётся только написать. Часов трёх мне будет вполне достаточно.

«Ещё бы!» — подумал я и проговорил:

— Вот что, услуга за услугу. Вы потратили на меня время, а я помогу вам написать эту передовую. Идёт?

— Что вы! — замахал руками Андрюшин. — Вам ещё хватит работы, сначала осмотритесь. А передовая поручена мне.

— Чепуха, — возразил я, — на фронте это называлось: взаимная выручка в бою. Кроме того, скажу вам откровенно, мне и самому хочется поскорее попытать себя. Я ведь отвык от мирных, так сказать, тем. Вот я и проверю себя, так сказать, неофициально.

Я подхватил Андрюшина под руку и, хотя он вначале упирался и продолжал горячо возражать, привёл его в редакцию.

— Ну, где ваши материалы? — спросил я, когда мы подошли к его столу. — У вас все подобрано?

— Да, конечно, — пробормотал Андрюшин, показывая на стопку отпечатанных на машинке листов.

— Ну и отлично, — сказал я. — Погуляйте немного, я посмотрю материал.

Я уселся на место Андрюшина и погрузился в чтение. Уже через несколько минут я понял, что материал был исчерпывающий. Передо мной лежало подробное решение бюро парткома по докладу заместителя директора завода, решение, в котором не только обстоятельно разбирались недостатки в бытовом обслуживании рабочих, но и вскрывалась их основная причина. Администрация завода, привыкшая к тому, что во время войны никто не сетовал на трудности, продолжала и в мирные дни, как было сказано в решении, «игнорировать быт». Далее разбирались конкретные недостатки, назывались их виновники.

Но это было ещё не всё. В подборке, сделанной Андрюшиным, приводилось много новых, не упоминавшихся в решении парткома фактов. Словом, передовая фактически была готова, её оставалось только продиктовать на машинку…

Я ушёл с завода в прекрасном настроении. Сразу понравились и редакция, и добродушный редактор, и Андрюшин.

Лида была уже дома.

— Откуда ты так поздно? — спросила она.

— С работы! — ответил я, пожалуй, даже с большей значительностью, чем мне это хотелось.

Я даже не предполагал, что это может так обрадовать её. Можно было подумать, что она придаёт этому факту какое-то особенное значение. Лида радовалась весь вечер, рассказывала мне о заводе и о том, что они с Ириной там изобрели.

Мы провели с Лидой один из наших лучших вечеров, а наутро вместе отправились на завод…

— А, герой, здорово! — приветствовал меня редактор, размахнувшись для рукопожатия. — Тут про тебя Андрюшин прямо чудеса рассказывает. Говорит, что за час передовую отмахал!

Я ответил:

— Это нетрудно, потому что все материалы были подобраны.

В этом заслуга не моя, а Андрюшина. По таким материалам любой бы написал.

— Брось, брось, — прохрипел редактор, — не скромничай. Ты мне вот что скажи: можешь изобразить что-нибудь такое зажигательное, насчёт того, чтобы в мирные дни работать по-фронтовому? У нас тут подборка идёт на эту тему, бывшие фронтовики высказываются. Так вот надо такой подвальчик, строк на сто, или нет — на сто пятьдесят. Можешь?

На фронте мне приходилось часто, чуть ли не ежедневно, писать небольшие публицистические фельетоны «с огоньком». Я ответил:

— Попробую.

— Чего там пробовать, — возразил редактор, — садись и пиши. Сколько тебе? Час?

«Э, нет, друг, — подумал я, — так дело не пойдёт!» Я сказал:

— Три часа, не меньше.

Мне поставили стол рядом со столом Андрюшина. Мой вчерашний проводник был уже на своём месте и радостно улыбался мне навстречу.

— А передовая-то, — подмигнул он мне, — вчера прошла без единой поправочки. Здорово!

Он, видимо, умел замечательно радоваться за других.

— Сумел подобрать материал, вот и получилось, — сказал я Андрюшину, переходя на «ты». — Написать — это дело техники, навыка. Скажи-ка, где мне посмотреть подборку, которая идёт в завтрашний номер?

— У секретаря, — быстро ответил Андрюшин. — Я сейчас принесу.

Он выбежал из комнаты и через минуту вернулся с подборкой. Я стал читать. Материалы были действительно интересными. Бывшие фронтовики-офицеры — командиры рот, батальонов, взводов — и рядовые солдаты, ныне рабочие, бригадиры, мастера и начальники цехов, рассказывали о своей мирной, созидательной работе. Мне бросилось в глаза, что при всей значительности материал бесспорно выиграл бы, если бы был подан в менее однообразной форме.

«Надо так суметь написать подвал, — подумал я, — чтобы оживились и эти однообразные материалы».

Через час подвал был готов. Я перечитал его. Получилось как будто неплохо. Я отнёс рукопись на машинку.

…Странное, давно забытое чувство с каждым днём все больше и больше охватывало меня.

У каждого человека есть старые впечатления, мирно спящие под напластованиями последующих лет. И когда что-либо снова вызывает их к жизни, с ними вместе возвращается юность. Она на какой-то — иногда очень-очень короткий срок — разглаживает на лице морщины, заставляет сердце биться сильнее…

Много лет тому назад, когда я был ещё совсем мальчишкой, мне довелось поступить на завод.