Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта

Но я тороплю события. Малыши родились зимой.

Лето же показалось мне очень жарким без морского бриза, что постоянно дул на побережье, и поэтому каждый вечер, возвращаясь из Сепфориса, мы купались в ручье, и всем было очень весело. Мальчишки устраивали друг с другом водяные битвы, а за поворотом смеялись и визжали девочки. Выше по течению в камнях был вырублен резервуар, и женщины наполняли в нем кувшины, не забывая поговорить и посмеяться. И даже моя мама приходила иногда по вечерам, чтобы встретиться с другими женщинами.

Тем же летом деревня отпраздновала две свадьбы, и обе длились с утра до утра, и казалось, что все жители деревни пили и плясали на тех свадьбах. Мужчины танцевали с мужчинами, а женщины танцевали с женщинами, танцевали даже девушки, робея и сбиваясь в стайку поблизости от навеса, где сидели невесты. Невест же скрывали тончайшие накидки, а на руках у них поблескивали золотые браслеты.

В деревне очень многие играли на флейте, а несколько человек играли на лире, и женщины били в тамбурины над головой, а старики звенели кимвалами, чтобы задать ритм пляскам. И даже Старого Юстуса вынесли на улицу и усадили в подушки у стены. Он кивал и улыбался, глядя на свадебное празднество, хотя по подбородку у него текли слюни и Старой Сарре приходилось вытирать их.

Самыми неутомимыми танцорами были отцы невест, выплясывавшие на радостях как сумасшедшие — они раскачивались, размахивали руками, и подпрыгивали, и вертелись вокруг себя в развевающихся одеждах с яркой отделкой. А некоторые из гостей напились допьяна, и их поднимали и уносили по домам их братья или сыновья, но при этом никто не шептался неодобрительно, как обычно.

На свадьбах гостей угощали на славу: жареным ягненком и густой чечевичной похлебкой с мясом. И лились слезы, а мы, детвора, допоздна играли в полях, бегали, кричали и прыгали в темноте, потому что никому не было до этого дела. Я убегал в лес так далеко, как только смел, а потом шел вверх на холм и смотрел на звезды и танцевал, подражая мужчинам на свадьбе.

В тот год случилось столько всего, что мне и не вспомнить.

Хорошо помню одну свадьбу, когда выдавали замуж дочь богатого землевладельца Александру — красавицу, как все говорили, а невеста она была и вовсе на загляденье, в свадебной накидке с золотыми нитями. Когда свадебная процессия с носилками и факелами подошла к ее дому, все восхищенно запели.

На тот праздник пришли люди из других деревень. Пришли и фарисеи, чтобы пожелать новобрачным счастья. Они отказывались от угощения, и тогда мать красавицы Александры подошла к ним, поклонилась до земли и сказала раву Шеребии, что пища была приготовлена в строгом соответствии с Законом, что все блюда чисты и что если он не отведает угощения в честь свадьбы ее дочери, то она, мать, тоже не будет есть и пить, хотя выдает замуж свою единственную дочь.

Раввин Шеребия велел своему слуге принести ему воды для омовения рук, поскольку фарисеи всегда так делали — смачивали пальцы прямо перед едой, даже если руки у них были совершенно чистыми, а потом вкусил толику от угощения, подняв кусочек так, чтобы все видели, и все возрадовались, и остальные фарисеи последовали его примеру, даже рав Иаким. А ведь фарисеи никогда ни с кем не ели, только в обществе других фарисеев.

А потом рав Шеребия, несмотря на деревянную ногу, начал плясать, и тогда все мужчины стали плясать тоже.

Наш возлюбленный рав Берехайя вышел вперед и станцевал медленный и необычный танец, который восхитил всех нас, мальчишек, его учеников. Более того, отец его жены, не желая ни в чем уступать, тоже сплясал как мог, и все старики после этого тоже плясали.

Мать Александры ушла сидеть рядом с невестой и другими женщинами, и они все вместе радовались, что на пир пришли фарисеи.

Работы тоже было много.

Здания вырастали в Сепфорисе, как трава на полях. Пожарища залечивались, как заживают раны. Рынок расширялся, потому что все больше торговцев приходили, желая продать свой товар тем, кто заново строил и обставлял дома. И туда же приходило много людей в поисках работы, так что мы всегда могли нанять столько работников, сколько требовалось. Нас же все называли египетским кланом.

Никто не жаловался на наши цены. Наша семья делала все: Алфей и Симон присматривали за строительством фундамента, полов и стен, Клеопа и Иосиф сколачивали красивые столики, книжные полки и римские стулья, которые мы научились делать в Александрии.

Я научился рисовать ровные кромки и даже простые цветы и листья, хотя в основном я пока только закрашивал контуры, которые наносили для нас, детей, более опытные мастера.

Мы занимались и каменной кладкой, и тогда требовалось большое терпение, чтобы подобрать подходящие по размеру и цвету мраморные плиты и определить, куда их положить в соответствии с задуманным рисунком. Самый дорогой пол мы клали в деревне Кана для одного человека, который вернулся домой с греческих островов и хотел построить себе красивую библиотеку.

Нас приглашали поработать в других деревнях. Торговец из Капернаума просил нас поработать у него, и мне очень хотелось, чтобы мы взялись за эту работу, потому что тогда бы мы оказались совсем рядом с Галилейским морем, но Иосиф сказал, что сначала надо закончить работу в Сепфорисе и только потом искать работу в отдаленных деревнях и городах.

И еще мы много делали дома, в Назарете: мы приносили работу с собой, например сколачивали ложа или мастерили инкрустированные столы. По ходу дела нам пришлось познакомиться с лучшими мастерами по серебру и эмалям, что имелись в Сепфорисе, и мы ходили к ним, когда требовалось украсить наше изделие.

Если что и огорчало меня в то лето кроме разговоров о солдатах, преследующих в Иудее бунтовщиков, — а они не прекращались, — так это то, что я больше не мог проводить с Маленькой Саломеей столько же времени, сколько раньше.

Она постоянно была занята, помогая женщинам, хотя в Александрии ее помощь почти не требовалась. Несмотря на то что мужчины приносили в дом все больше денег, женщины трудились не покладая рук.

В Александрии еда чаще всего покупалась, а здесь они сажали, растили и собирали в огороде овощи. За хлебом они раньше ходили на улицу Пекарей, здесь они должны были сами печь весь хлеб, размолов предварительно зерна в муку, ради чего им приходилось каждое утро очень рано вставать.

Когда бы я ни пытался поболтать с Маленькой Саломеей, она отмахивалась от меня, и разговаривать со мной она стала таким же голосом, каким женщины разговаривают с детьми. Она как будто повзрослела за одну ночь. И всегда у нее на руках был ребенок: либо крошка Есфирь, которая теперь стала капельку спокойнее, и бывали моменты, когда она не плакала, либо ребенок одной из женщин, пришедших навестить Старую Сарру. В Саломее не осталось больше той девочки, которая шепталась и смеялась со мной в Александрии, не осталось в ней и испуганного ребенка, плачущего во время нашего путешествия на север из Иерусалима. Время от времени она ходила вместе с нами в школу — у нас училось несколько девочек, сидевших отдельно от мальчиков, — но ей хотелось поскорее закончить с занятиями и вернуться домой, к работе, как она говорила. Клеопа внушал ей, что она должна научиться читать и писать на иврите, однако ей самой этого не хотелось.