Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта

Но я не мог остановиться.

Я не мог остановиться и не мог рассказать ему. Я не мог сказать никому! Это случилось из-за меня! Я закричал, закричал, как в ту ночь, когда видел горящий Иерихон. Ужас, охвативший меня, был в тысячу раз сильнее, чем страх, в тысячи раз. Ноги больше не держали меня.

Кто-то поднял меня. Раввин шептал мне на ухо ласковые слова. Но ужас не отпускал меня, и я ничего не понимал.

Я видел младенцев. Я видел, как их бросали на камни. Я видел перерезанные горла. Я видел перерезанные горла агнцев, приносимые в жертву в храме. Я видел кровь и несчастных матерей. Я плакал и не мог остановиться.

Вокруг меня переговаривались люди. Руки подхватили меня и понесли куда-то.

Меня положили на кровать. Я чувствовал холодную ткань на лбу. Судорожные всхлипы душили меня. Я не мог открыть глаза. Я не мог отвернуться от убитых младенцев, от крови на алтаре, от крови на детях. Я видел того человека, погибшего в храме с копьем в груди. Я видел, как он падает. Я видел крошку Есфирь, она истекала кровью. Младенцы на камнях. Господи Небесный, нет. Это не из-за меня. Нет.

— Нет, нет… — Я повторял это снова и снова, ничего другого я не мог выговорить.

Меня приподнимали.

— Открой рот, выпей!

Я захлебывался жидкостью — медом, вином. Я пытался глотать.

— Они мертвы, мертвы, мертвы!

Не знаю, сколько это продолжалось, но в конце концов пришли слезы, я заплакал по-настоящему и тогда смог сказать:

— Я не хочу спать. Во сне я увижу их.

Я болел. Мне хотелось пить. Голоса и руки такие добрые. Мне давали пить мед и вино. Я спал, и холодная ткань на лбу приносила облегчение. Если мне и снились сны, я их не помнил. Я слышал музыку — глубокие звучные голоса левитов. Я плыл в ней. Только изредка я видел младенцев, невинно убиенных, и скорбел о них. Я утыкался лицом в подушку и плакал.

Надо проснуться, думал я, но не мог. Только однажды я очнулся, было темно, рядом со мной на стуле сидел старый раввин и спал. Это тоже было похоже на сон, и я снова соскользнул в полузабытье, не в силах противиться слабости.

Но настал момент, когда я открыл глаза и понял, что здоров.

Тут же передо мной возникли ужасные картины убийства младенцев в Вифлееме, но я уже мог видеть их без слез. Я сел в постели и огляделся. Старый раввин действительно сидел в этой же комнате за столом. Заметив, что я не сплю, он тут же подошел ко мне. В комнате был еще один человек, и он тоже приблизился к моей постели.

Незнакомый мне мужчина, более молодой, чем раввин, приложил ладонь к моему лбу и посмотрел мне в глаза.

— Что ж, он пришел в себя, — заметил он. — Ну, безымянный мальчик, теперь ты снова с нами. Скажи что-нибудь.

— Благодарю вас, — проговорил я. Горло болело, однако я предположил, что это всего лишь от долгого молчания. — Спасибо, что позаботились обо мне. Я нечаянно заболел.

— Вставай, я дам тебе чистую одежду, — сказал более молодой мужчина. — Я помогу тебе.

Поднявшись, я увидел, что на мне новая туника, и доброта этих людей тронула мое сердце.

Когда я искупался в ванне и переоделся, старый раввин отпустил второго мужчину и попросил меня сесть.

Напротив него стоял табурет. Не думаю, что раньше мне доводилось сидеть на табурете. Я сделал, как мне сказали.

— Ты всего лишь маленький мальчик, — начал раввин, — и я забыл об этом. Маленький мальчик с большим сердцем.

— Я хотел получить ответы на свои вопросы, ребе. Мне это было очень нужно. Я бы не перестал спрашивать.

— Но почему? — удивился раввин. — Младенец, рожденный в Вифлееме, мертв уже восемь лет, ты же сам сказал! Только не надо снова плакать.

— Хорошо, я не буду.

— И его мать-дева, кто может поверить такому.

— Я верю в это, ребе, — возразил я. — И младенец не погиб. Его спасли.

Долгие секунды он не сводил с меня глаз.

И тогда с внезапной остротой я почувствовал, что теперь отделен от всех, кто окружает меня. Мне стало так грустно от этого, так горько.

Я догадывался, что старик не воспримет мои слова серьезно, догадывался, что он скажет: даже если младенец спасся из Вифлеема, это всего лишь история, и избиение младенцев было лишь еще одним ужасным деянием Ирода.

Но он не успел сказать это. Я услышал знакомые голоса. Они звучали совсем близко.

Пришли мама с Иосифом.

Мама окликнула меня по имени из другой комнаты. Я тут же встал и пошел ей навстречу, а она быстро сказала сопровождавшему их писцу, что да, это их сын, и заключила меня в объятия.

Иосиф целовал руки старого раввина.

Многое было сказано в те первые минуты после встречи, но я почти ничего не услышал, запомнил только, что меня искали три дня.

Раввин похвалил мои ответы на вопросы, что он задавал мальчикам в храме. Насколько я уловил, он ничего не рассказывал о нашей беседе про Вифлеем и о моей болезни.

Я подошел к нему и поцеловал его руки, благодаря его за все то время, что он потратил на меня, и он сказал в ответ:

— Хорошо, хорошо, а теперь ступай, отец и мать ждут тебя.

Иосиф хотел заплатить за три дня, которые я провел в доме раввина, но старик отказался.

Когда мы вышли в ослепительно яркий внешний двор, мама взяла меня за плечи.

— Почему ты так поступил? — спросила она. — Мы страшно волновались!

— Мама, теперь я должен узнать все как есть, — ответил я. — Я должен знать все то, что Иосиф запрещает мне спрашивать у него или у тебя. Я должен понять, что мне делать!

Для нее это был жестокий удар. Я едва мог смотреть ей в лицо.

— Мне очень жаль, — сказал я, — прости меня. Но это правда.

Она посмотрела на Иосифа, и он кивнул ей.

Мы вместе вышли из храма и оказались в старом городе, его узкие улочки вывели нас к синагоге галилеян. Там, в маленькой и чистой комнате, они жили, пока искали меня.

В комнате было окно, так что помещение хорошо освещалось.

Мама села у стены, скрестила ноги. А Иосиф тихо вышел.

Я ждал, что он вот-вот вернется, но его все не было.

— Садись и выслушай меня, — сказала мне мама. Я сел напротив нее. Свет падал ей на лицо.

— Я никогда об этом не рассказывала, — начала она. — И расскажу только один раз.

Я кивнул.

— Не перебивай меня, пока я не закончу.

Я снова кивнул.

Она отвела взгляд и начала:

— Мне было тринадцать лет. Меня обручили с Иосифом, моим родственником, как было у нас принято. Да, мы дальняя родня, но все же принадлежим к одному роду. Старая Сарра сказала моим родителям, что одобряет эту помолвку, я же еще даже не вернулась к тому времени из Иерусалима, где ткала храмовые завесы. Я едва знала его. Потом мы увиделись. Он был хорошим человеком.

Меня воспитывали в строгости. Я никогда не выходила из дома. За водой ходили слуги. Клеопа научил меня читать и всему остальному, что я знаю. Я должна была выйти замуж в Назарете, так как мои родители переехали из Сепфориса в дом Старой Сарры. У нее был большой дом, мы теперь в нем живем.