Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

И тогда «монголы» построили всех в проходе и приказали вывернуть карманы.

Фотография нашлась в… военном билете одного из «забайкальцев». Парню дали пару раз по морде в целях воспитания, чтоб не «крысятничал». Но я никак не мог понять, зачем ему красть и носить фотографию совсем чужой девушки. Что она ему?

– Чудак, – удивился размеренный Арно из Таллина, который шутил, что идет по следам своего деда, погибшего после войны в Сибири. – А еще в институте учился. Спроси у Гочи, он знает.

– Как тебе сказать?- начал Гоча из Грузии, посмеиваясь и приглашая поближе других ребят. – Нужна ему твоя девушка.

– Но зачем? Какой смысл?

– Простой, – пояснил Гоча, и парни вокруг хихикнули. – Неужели не понимаешь? Дрочить ему надо. На здоровье.

– А моя девушка здесь при чем?

– Глядя на фотку, приятней. Смотрит на нее и «качает». Тебя в институте этому не учили?

– Учили чему надо и сейчас учат, – буркнул я, вспыхнув.

И тоже засмеялся. В конце концов, только у меня через год службы оставались письма издалека, начинавшиеся со слова «любимый».

Смех покатился по вагону, тыкаясь светом в черные, как беспросветная власть, окна. Но мы тогда думали, что так и надо.

Фотка пошла по рукам. Как девчонки, которые нас не дождались.

Гоча, по случаю праздника обретения, вытащил заначенную резиновую грелку с домашней чачей, а Орест, из глубинки Карпат, сам вызвался организовать жареную картошку. Он уже немного говорил по-русски. Но в самом начале, еще в Монголии, ему доставалось из-за этого больше всех. Поначалу он стоял тогда, отмахиваясь, как загнанный бычок под тычками, со всех сторон и почти выл от бессилия, низко и протяжно:

– Мос-ка-ли…

Те «деды» ушли на дембель, а для нас он был свой.

И нам было весело – от молодости, скуки, повышенного давления стреляющей до подбородка спермы и похмельной тошноты в глотках одновременно.

До дембеля оставался еще целый год.

Один человек мне сказал, что армия – это священный долг.

– Аминь, – ответил я и подумал: «Родиться, раздать долги и умереть. А жить когда?».

Интересно, есть все-таки у человека ангел-хранитель? Или это просто так, Бужумбура? Столица Бурунди.

За три месяца до демобилизации я хорошо устроился в жизни. Мне носили обеды в постель, книги, меняли чистое белье, ласковая медсестричка баловала регулярными ночными дежурствами. Ко мне вернулась устойчивая, как утреннее солдатское пробуждение, вера в лучшее. Словно кто-то оберегал, давая отдохнуть и выспаться. Никто от меня ничего не хотел, а я тем более, считая оставшиеся до свободы дни.

В тот августовский вечер мы закончили работы на трассе, закинули в машину лопаты и ломы, а затем, не оглядываясь на уже ровные отрихтованные рельсы, залезли в кузов. Ничего нового, еще один сгоревший в бессмысленности день, украденный из нашей жизни. Подчинение, переходящее в пофигизм, как форма защиты и инстинкт самосохранения, устремленный в завтра.

Мы, озверевшие к ужину, сняли гимнастерки и вскоре уже подставляли кто спину, кто лицо, кто плечо несущемуся навстречу ветру. Теплому, как тела нарисованных воображением девчонок. Недосягаемых и потому еще более близких. Говорить было невозможно, да и не хотелось. Каждый, независимо от призыва, глядя на пролетающие мимо строения и деревни, думал о доме или ни о чем – пусто. Свою школу йоги мы уже прошли, на то она и армия, а о Родине за нас думали другие.

Дорога, в отличие от солдата, была свободна, и наш грузовик, как наполненное лукошко, гнал на пределе своих возможностей, опаздывая к ужину. Позже оказалось, что кузов обязан закрываться от посторонних глаз брезентом. Так положено по технике безопасности и правилам их уставов, написанных специально для таких идиотов, как мы. Но машина была открыта, и это нас спасло.

В какой-то момент, секунду, но я ее хорошо помню, горизонт почему-то вильнул в сторону, потом – в другую. Один борт приподнялся, наклонился, заставив нас ухватиться покрепче. Но в следующее мгновение мы уже летели куда-то, каждый своей дорогой, быстро и легко, как брызги под тяжелой ладонью. «Вспышка слева, вспышка справа…».

Нас выбросило, проволокло метров на двести, рассыпав вдоль кювета; благо, там не было ни столбов, ни деревьев. Сама машина, перевернувшись два раза, лежала колесами вверх. Водитель и сопровождающий лейтенантик отделались легкими царапинами. Двое из нас были в тяжелом состоянии, повредив, как оказалось, позвоночник и шею, остальные – кто как.

Когда я вернулся на землю – оттого, что кто-то начал меня поднимать, задев руку, – вокруг уже было много машин и людей. Интересно же. Одни из ребят еще лежали, другие сидели, раскачиваясь и ничего не видя.

– Можешь встать? – спросил, испуганно глядя на меня, какой-то дядька.

– Попробую…

Голова кружилась и подташнивало. Тело и лицо горели, ободранные. Но живой и даже целый.

– Ангел-хранитель у тебя есть, – сказал веселый доктор в военном госпитале после осмотра и рентгенов. – Через месяц встанешь.

– А Он? – спросил я, еще обалдевший.

– Кто Он? – прикинулся шлангом доктор.

– Мой генерал, – я опустил глаза. – Стоять будет? Мне на дембель через пару месяцев…

– В палату для тяжелобольных, – хмыкнул доктор.- И успокоительное…

Двое суток я не мог сомкнуть глаз и повернуться. Но еду приносили прямо в постель, между капельницами, и мне это понравилось. Через неделю ребята написали за меня, сам не мог, письмо родственникам, единственным, бывает же такое, живущим в этом замечательном городе Саратове, куда меня приперли из Монголии и забайкальской тайги. Тетка, охая, обходила вокруг и боялась притронуться. Она была очень добрая и всю жизнь проработала в одном месте – нянечкой в детском саду. Потому и жила небогато, в частном доме из одной комнаты. Сестра-кузина привезла «Бравого солдата Швейка», заказанного в записке. На одной руке у нее не было трех пальцев. В пятнадцать лет, на школьных каникулах, она пошла на хлебобулочный завод подработать, чтобы помочь матери. Рука попала в механизм. Потом она вышла замуж за азербайджанского парня из Нахичевани, родила. Жили вроде неплохо.

Тетя уже умерла, а сестра в начале века покончила с собой. Не выдержала блядства новой российской жизни, или просто блядства, не знаю. Это на Руси святое, вне времени. А ангелы-хранители бывают не у всех и не навсегда. Наверное, они тоже от себя не зависят.

Но тогда, окрыленный, еще через неделю я пошел ночью на охоту – к дежурной медсестре, и под утро уговорил ее, сердобольную, уединиться в служебной комнате, у стенки, на десять минут. Мне хватило трех, скороспелых. Так ничего и не поняв, я затем свинтил на дрожащих коленках в палату и свалился, заснув. Позже все утряслось и даже уложилось в график – через две ночи – на третью. Мой ангел хранил нас от посторонних языкатых глаз.