Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

У меня прорвался аппетит, и вдруг очень захотелось яичницы. Впервые за два года появилось уже забытое «хочу». Я явно поправлялся к жизни. Медсестра, почти родная, вынесла откуда-то мою же форменку, украшенную аппликацией подсохших кровавых брызг, и сапоги. Палату для тяжелобольных почти не осматривали, вещи можно было спрятать под одеялом, и наутро я вышел во двор госпиталя. В самоволку. А что, ждать милостей от природы? Она и осеняла.

У каменного, но невысокого забора переоделся и попросил каких-то больных на прогулке, тихих до умопомрачения, помочь залезть на стену. Рука была еще перевязана и плохо двигалась. Ребята подсадили меня, оглядываясь по сторонам, чтобы нас не застукали, а я оказался наверху, полулежа, потому что слезть сам тоже не мог. И стал окликать, возвышенный:

– Люди!

Двое прохожих, глянув на повязки и густо поцарапанное лицо, шарахнулись в сторону, бегом. Третий, с крепкими нервами, все понял и снял меня с забора. Затем трамвай – и тетушка уже жарила яичницу из четырех яиц и наливала в стакан настоящие деревенские сливки. Я ел, соскучившись, и чувствовал повсюду высшую силу: внизу, у себя, и наверху, над собой. Так становятся верующими. Но они вряд ли служили в армии.

Обратно на забор меня подсаживали всем домом. Вместе с ангелом-хранителем, который потом много лет не оставлял меня затерянным.

Все в госпитале было здорово, хотя и не на свежем воздухе при рельсах и с лопатой в руках. Сентябрь уже навевал скорую песню дембеля – апофеоз исполненного солдатского долга в самом прямом, то есть извращенном виде.

Но однажды я вышел в коридор покурить после завтрака, обновленный солнцем и еще одним уходящим днем. Спокойный и расслабленный. Неожиданно мимо пробежали несколько врачей, галопом, вслед за каким-то дядькой, тоже в белом халате, без знаков различия. Врачи нередко еще более больны, чем те, кого они лечат. Только прячут это, камуфлируя. Дядька в белом резко остановился, почти проскочив, и спросил меня строго:

– Воин, вы почему здесь курите? Здесь нельзя.

– Да вот, – показываю ему, тормозу, – урна стоит. Как вы думаете, для чего?

– Сказано, нельзя здесь курить, – он почему-то даже покраснел от своей наглости. Не живется же некоторым спокойно…

– А вы что, – я опустил сигатету, послушный, – пожарник?

Он зачем-то выпучил глаза и орал минут пять, буйный. И вдобавок оказался начальником госпиталя, чуть ли не генералом. Странные люди иногда встречаются. Больные, но за здорово живешь. Они думают, что их бирюльки на лбу написаны.

Наутро меня срочно собрали, выписали и направили обратно в часть. Думали, что наказали, избавив от себя. Какая разница, где отбывать последние армейские месяцы? В части даже интересней. Особенно отоспавшись вволю и уже поверив в своего ангела-хранителя, который – и за отца, и сына, и святого духа. А не просто так, Бужумбура. Столица Бурунди…

Проснулся ночью. Заворочался.

Жена спрашивает:

– Что случилось?

– Не знаю. Почему-то захотелось назвать тебя Каролиной…

К нашей свадьбе я готовился серьезно. Нарубил кое-как, с непривычки, дров. Съездил и купил маленький красный газовый баллон – надо было на чем-то кипятить чай и готовить прочую еду. В съемном частном доме зияла пустотой только одна комната и русская печь.

После армии на работу нигде не брали, даже внештатным журналистом. Армия – это же мой долг. Личный. Перед теми, кто оставался дома. А для них главное – это служение. Нам, в бушлатах, не понять.

– Знаешь, – сказал мне бывший однокурсник, попавший на республиканское радио, пока я в Монголии защищал его Родину. – Ты в «черном списке». Так что не советую и пытаться, бесполезно пробовать. Нигде не возьмут.

Мы говорили на лестнице, куда он меня вывел, и все время оглядывался, чтобы нас не увидели вместе.

Врал наверное.

В тот день утром мы взяли билет на двухсерийный фильм, но перед сеансом пошли в загс. Я поймал на улице пару свидетелей, и они с любопытством и симпатией отработали свое.

Когда в паспорте поставили большой штамп о браке, мне страшно захотелось выйти по-маленькому, но было уже поздно.

Мы купили бутылку красного вина и в однокомнатной квартире у друзей устроили праздничные посиделки. Ребята, разбросанные сегодня по всему миру, по договоренности, несли еду, а не подарки. А потом мы приехали в тот самый дом с одной лампочкой, старым диваном-кроватью, одинокой табуреткой и печкой.

Я заварил чаю и забросил дрова. Огонь заиграл, как в камине, но тут сказка прервалась, и пошел дым. Мы решили, что это пожар, но быстро догадались – надо было просто открыть наверху заслонку.

Дым развеялся. Так оно и происходило потом: надо всегда вовремя открывать заслонку. В голове.

Впереди была целая жизнь. Оно всегда так, пока мы живы…

Рано утром «борт» забрал нас к Ледовитому океану. С оператором мы должны были снять, как живут оленеводы. В смысле, хорошо и радостно. Но трудно. Короче, как все в России. И во веки веков.

– Аминь, – сказал оператор и протянул ноги, когда летчики спросили, есть ли у нас с собой лишняя бутылка водки.

Два чума, одиноких, как сожители, оказались где-то в нескольких часах полета от города.

– Заберем к вечеру, если погода продержится, – обнадежил в спину летчик, и мы выскочили на поземистый снег вместе с сопровождающим, старшим по оленям в округе.

– Повезло с погодой, – сказал он, прижимая сумку со своим пойлом. – Не замерзнем.

Голубоглазые лайки побрехали для приличия и успокоились.

Из чума вышла грязная малорослая женщина, вся в соплях, но в бусах и в малице, балахоне из оленьих шкур. На руках у нее болтался трехлетний малыш, так и не писнувший потом ни слова.

– Как партизан, – сказал я. – Но она не поняла, о чем.

За хозяйкой из-под шкур выступил такой же, но почище… милиционер. Без погон. Зато в галифе и в сапогах. Судя по запаху изо рта, мороз его уже не брал.

– Коля, – сказал он и взял меня за душу.

– А нормальная национальная одежда у вас есть? – я чувствовал себя разочарованным, поскольку оператор уже приладился снимать «вживую». Типа, встреча старых друзей в снежной пустыне, далеких от цивилизации ойкумен.

– Это же специальное парадное, для гостей, – почти обиделся Коля. – Костюм нашел на рынке, когда однажды был в Воркуте.Торговался долго. Разве плохо?

Он одернул свой серый китель, и пуговицы звякнули на морозе, словно медали за заслуги в голове похоронной процессии наконец-то сбывшихся надежд на светлое будущее идущих вослед поколений.

– Очень здорово, но ведь в этой красоте вы на оленях не прокатитесь. А нам надо…