Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

Затем его то ли уговорили не делать резких движений, то ли чем-то припугнули, то ли предложили что-то взамен.

Что бы там ни говорили, а рот легче всего заткнуть пряником.

И он вернулся. В Москву, где и занялся бизнесом.

А чем еще заниматься дипломатам?

И вот на какой-то посольской тусовке он встретил моего приятеля и, обрадовавшись, спросил, читал ли тот его политологическую книгу. И не поленился куда-то сбегать, и принес ее, и даже комплиментарно подписал. А затем спросил, не собирается ли мой приятель в командировку.

Услышав, что в Польшу, бывший министр попросил о любезности передать в Варшаву нужным ему уважаемым людям пару экземпляров этой самой книги. Спросил и получил согласие. Да и отказывать после подарка и лестной записи было просто неудобно.

– Отлично, – сказал бывший министр, – здесь за углом расположен книжный магазин, где продается моя книга, причем, недорого, двадцать долларов за экземпляр. Ты завтра сможешь там купить эти замечательные работы и подарить их моим достопочтенным коллегам в Варшаве.

Один человек мне сказал, что он, выслушав, затем подошел к зеркалу и посмотрел на себя, не написано ли на лбу у него «дурак» или где?

А я подумал, что нечего ходить по злачным местам, особенно среди тех, кто даже и не заметил, как потерял свое лицо, а скорее всего, и вовсе его не имел.

А иначе как становятся министрами?

Флоренция. Золотой мост. Лавка сувениров. Значки. Медали…

– Мне, пожалуйста, вот этот бюстик Муссолини, – показываю.

– Хотите побольше? – подсовывает продавец.

– Этого достаточно, – отвечаю и, понизив голос, спрашиваю. -Может, у вас есть Сталин или Гитлер?

– Вы что? – возмущается продавец. – Они же фашисты…

Женщины возились на кухне и готовили праздничный стол. По телевизору показывали кулинарную программу и рассказывали, как готовить яичницу по- французски.

– Берем яйца… – с восторгом кричал кто-то в разноцветном.

Они там почему-то сегодня все кричат.

– Пришел под утро, полчаса сидел в душе и потом приполз, как ни в чем не бывало, – помреж Таня была замужем без году неделя, но уже задумалась о смысле семейной жизни.

– А что ему… – добавила соли в оливье редактор Алла Степановна. У нее осталась квартира после первого мужа, и поэтому она была свободной выбирать. – Мужчина как стакан. Помыл – и чистый…

– Все о себе и о себе, – помреж Таня взяла курицу и остервенело стала ее разделывать. – А я, как домашние тапочки. Одел -поносил – снял. Ему удобно.

Она оскопила тушку и успокоилась.

– Что ни делай, все равно, сразу на бок и спит…

– Это у них святое, – Алла Степановна провернула ложкой салат. – А где у нас лимон? Кислый, если пережать, а так ничего. И полезный. Ну и пусть себе спит – главное, чтоб не мешал.

– Да уж…

Жена глянула на меня, но говорить передумала.

– Вот и помощь пришла. Отнеси фужеры.

– А сейчас мы будем готовить стейк по-корсикански. Берем мясо… Берем яйца… – радостно вопил по телевизору кто-то в бикини.

Это ж каким надо быть садистом, чтобы изобрести яйцерезку?

Указатель на частную гостиницу мелькнул на дороге незадолго до поворота куда-то в сторону, к близлежащей немецкой деревне. Уже несколько часов я гнал по Баварии, солнце катилось к закату, и надо было искать место для ночевки. Иначе в любом городе она была бы, как минимум, на треть дороже. Для того и машина, чтобы ехать без проблем, куда хочешь, и останавливаться там, где понравилось или, если это касается ночи, выгоднее. Руль почти сам повернул к деревне. Тихой и, похоже, вымершей, хотя и большой.

Гостиница оказалась одним из крестьянских домов, каменных и двухэтажных. В этих краях, вокруг Мюнхена, хозяйства крепкие и «мерседес» во дворе не редкость. Сдаваемое жилье занимало полдома, из двух отдельных комнат, оборудованных под стандартные номера – кровать, телевизор, душ. Во второй половине жили хозяева, пожилая пара пенсионеров или, учитывая поздний срок немецкой пенсии, около того. Чистенько. Уютно. Умеренно. Сорок два евро, включая завтрак.

Я загнал машину во двор, в лоб добротному кирпичному сараю, и предложил деньги сразу.

– Зачем? – удивилась хозяйка. – Утром после завтрака и отдадите.

Немцы в западной части страны никогда не требовали оплаты вперед, но там, где когда-то была социалистическая Германия, такое случалось.

Люди с уголовным мышлением, вроде польской таможни или восточноевропейские чиновники, смесь бракованных овчарок и дворняг, пытливые, неизменно провоцировали внутреннее раздражение, и я старался их обходить. Но чем западнее по карте, тем меньше подозрительных взглядов и больных вопросов.

– Если хотите, – вышел из дома хозяин, – можете посмотреть сарай. Там лошади, моя слабость и гордость…

Я извинился и пошел в номер. После долгой дороги хотелось только принять душ и выспаться.

Утром хозяйка предложила на выбор континентальный завтрак с кукурузными хлопьями и молоком или яичницу. Пока она копошилась на кухне, я огляделся.

В маленькой крестьянской гостиной, с двумя деревянными столами вдоль стен, висело несколько больших стендов, на которых, так же аккуратно, как и все вокруг, размещались десятки любительских черно-белых фотографий. Словно домашние альбомы, развернутые для гостей.

Но сразу бросалось в глаза одно – все снимки были старые и относились ко времени той, давно прошедшей, войны. Ни одного послевоенного фото. На стендах была живая биография деревни и, видимо, большой семьи только одного периода сороковых годов прошлого века. С разных сторон на меня смотрели задумчивые мужчины в форме вермахта, их близкие, отмечающие праздники на улице, где тоже половина людей носила военную форму гитлеровских времен. Иногда они стояли, позируя на улице. Иногда – веселые, в шинке, за столом.

– Ваши родные? – у меня рябило в глазах от молний на шевронах и улыбок таких добрых и трогательных военных.

– Это наша семья, не только из деревни.

Хозяйка поставила яичницу на стол и добротный черный хлеб с маслом. Почти как у меня дома, далеко отсюда.

– А почему вы выбрали именно этот период? – я подбирал слова, чтобы не показаться в чем-то нетактичным. – Наверное, есть и другие снимки, более поздние?

Она заулыбалась виновато, ничего не понимая, и позвала хозяина, который бегло говорил по-английски.

– Это не случайно. В то время мы все были едины, – пояснил дед. – Мы праздновали вместе и вместе хоронили. Мужчины ушли в армию, воюя по всей Европе, и мы жили этим. Надеясь на победу, – добавил он, запнувшись.