Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Что делать! — говорил со вздохом Мазепа, — на все воля Божья! Все плоды гетманского подвига, все будущее Украины вырвал из рук своевольный Сирко. такой «зрады», моя пышная крулева, и сам великий ум отклонить не в силах.

— Великий ум мог это предугадать, — возразила раздраженно пани гетманова. — Сирко неохотно отвечал на предложения его, а вступить в союз с татарами высказал через твою же милость окончательное нежелание и явно выражал свою ненависть к татарам.

— Но он при этом давал слово ре вмешиваться в дела ясновельможного, он разделял его мысли, его стремления…

— Так и нужно было воспользоваться этим, не оставлять сомнительного помощника у себя за спиной, а услать куда-либо подальше.

— Ого! Я и не подозревал, — вмешался в разговор вкрадчивым, льстивым голосом Самойлович, — что наша пленительная владычица обладает таким орлиным умом полководца! Значит, и суровый Марс обратил свое око на нашу «чаривныцю»… Как же нам, бедным смертным, не терять от одного ее взгляда головы?

— Пан полковник вечно жартует! — вспыхнула от удовольствия гетманша и бросила на собеседника такой выразительный взгляд, что Мазепе он показался подозрительным, — а я говорю дело, и смеяться надо мной нечего, — надула она обворожительно губки, — нельзя было полагаться на этого «розбышаку», а нужно было оградить себя… Ну, вот и вышло, что все затеи разлетелись прахом и весь поход окончился ничем… Опять начнутся рассылки послов да бесконечные переговоры… По-моему, коли затевать серьезное дело, так дома сидеть нечего, — последнюю фразу она заключила уже желчно.

— Затеи, или, лучше сказать, заветные желания и святые «думкы» нашего преславного батька и гетмана, — возразил Мазепа, — не только не разлетелись прахом, а оперились даже соколиным крылом, и Господь нам поможет этими думками залечить смертельные раны отчизны, да и поход наш, моя крулева, закончился все-таки завоеванием… Не таким, правда, как желали, а все-таки важным: ясновельможный пан наш утвержден в гетманском достоинстве.

— Только-то? — уронила небрежно пани гетманова.

— Для ее мосци, — улыбнулся Самойлович, — это ничтожество, весь свет должен признать ее не гетманшей, а даже королевой.

— О, в этом я спорить не смею! — воскликнул с напускным пафосом и Мазепа, — в сердце у него зашевелилось недоброе чувство и против этой ветреной гетманши, и против нежеланного гостя, очевидно настроенного не в пользу гетмана, но он затаил это чувство и, желая обратить весь разговор в шутку, стал на одно колено и воскликнул:

— Не королевой признаю я мою повелительницу, а богинею.

— Встань, смертный! — улыбнулась в свою очередь гетманша, протянув свою алебастровую ручку. — Я принимаю твое поклоненье.

Мазепа поцеловал протянутую милостиво ручку. В это время вошла в покой «выхованка» гетманши и доложила, что «сниданок» готов.

Когда все двинулись в трапезную, то Мазепа задержал на минуту Саню.

— Давно тут, моя любая панно, полковник Самойлович? — спросил он у нее тихо.

— Давно, — ответила она с легким вздохом, — сейчас же вскоре после гетманского отъезда он сюда к прибыл.

— А с каким поручением, не знает панна?

— Кажется, так себе… в гости.

— Гм! Странно!.. Не такие теперь времена… Уж нет ли туг чего со стороны Бруховецкого?

— Не думаю, — протянула панна, — мне кажется, просто нечего ему там делать.

— Не нравится он мне, правду сказать, — заметил, очнувшись от какой-то задумчивости Мазепа, — чересчур сладок и чересчур уж жмурит глаза.

— Да и мне он не по душе, — сдвинула девушка брови и каким-то смущенным голосом спросила Мазепу, — а что… много наших убито или искалечено?

— Не особенно… но без жертв войны не бывает.

— А знакомые наши… убиты? — испуганно подняла она свои большие серые глаза.

— А за кого именно панна тревожится? — взглянул на нее с улыбкой Мазепа.

— За всех, — опустила она глаза, — но знакомых, дворцовых людей — конечно больше жаль.

— Ну так вот, кто же из наших… — тянул с улыбкой Мазепа, наслаждаясь смущением панны, — пал на поле чести… или лучше сказать, кто остался в живых и не был тронут ни мечом, ни татарской стрелой? Дай Бог память…

Саня стояла ни жива, ни мертва, словно ожидая смертного приговора.

— Ну, так остались живы и невредимы, и счастливы, и спешат с нетерпением в Чигирин и Палий, и Кочубей, — закончил он весело.

— Ох! — вырвался неожиданно у Сани радостный возглас, и она вспыхнула вся до корней волос.

— Какое у панны доброе сердце! — усмехнулся лукаво Мазепа. — Она так рада за наших бедных казаков.

— Конечно, свои… дворцовые… прошу пана до сниданка, — попробовала было Саня замять опасный разговор, но здесь голос ее задрожал и, закрывши лицо руками, она поспешно выбежала из светлицы…

Мазепа проснулся в своем покое, помещавшемся в дворцовом флигеле, довольно поздно: походные труды и дальняя дорога истомили его, а сытный «сниданок» с возлиянием расположил к отдыху; проснулся он почти в сумерки и, потягиваясь, нежился еще в полузабытьи. Какие-то грезы, словно тени не улетевших еще сновидений, сновали в его голове нестройными образами, — то мелькало перед ним печальное лицо Галины, то всматривались в него пристально плутовские глазки гетманши Фроси, то выплывала надменная фигура Собеского с закрученными вверх усиками. Мазепа открыл совершенно глаза и стал припоминать обстоятельства последних с ним переговоров: о, много нужно было истратить элоквенции, чтобы урезонить польского гетмана на такой мир, — вспомнил самодовольно Мазепа все хитрости и уловки, к которым он должен был прибегнуть, чтобы сломить кичливого врага, имевшего уже на своей стороне татар, — и он достиг того, что покровитель его, Дорошенко, все-таки вышел из этого похода с честью и может теперь вести свою «думку» дальше.

— Да, я чувствовал себя в те минуты счастливым, — произнес вслух Мазепа и смолк на следующей мысли:

— А он, гетман! Он тоже должен бы быть мне благодарен, хотя в ту минуту, ошеломленный изменническим ударом, он, кажись, не мог вполне сознавать всей услуги, но, вероятно, потом оценит… если не забудет всего у ног своей гетманши! — улыбнулся саркастически ротмистр и, оглянувшись, понял только тогда, что уже вечер, что он пропустил обед и не увиделся ни с одним из старшин… Вспомнил все это Мазепа, вскочил на ноги и, приведши костюм свой в порядок, сейчас же отправился к пани гетмановой, извиниться в своем невежестве и выведать у нее, не высказался ли перед ней Самойлович о своих намерениях.

Мазепа не вошел в парадные гетманские светлицы, а пробрался узенькими сенцами к потайной двери, которая вела в рабочий гетманский покой, находившийся в отделении ее ясновельможной милости: ключ от этого покоя был у него, как у личного писаря пана гетмана, и ротмистр часто не в урочное время приходил в этот покой, чтобы покончить спешные работы… Теперь в нем было почти совершенно темно, и нужно было ощупью по шкафам пробираться к другой двери; Мазепа сначала попал в тупой угол и чуть не расшибся, споткнувшись о стоявшее там креселко.