Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Ах, какая ты «гарна», Орыся! — вскрикнула Галина.

И действительно, темно-пунцовый бархатный кораблик удивительно шел к смуглому, раскрасневшемуся лицу Орыси.

— Ну, да и славная же у меня будет жиночка! — вырвалось невольно у Остапа и, забывая о присутствии Галины, он заключил Орысю в объятия и звонко поцеловал ее в самые губы.

Увлеченные своей беседой, молодые люди и не слыхали, как двери в сени скрипнули, и в ту минуту, когда восторженный Остап обнял Орысю, двери в пекарню распахнулись и на пороге появились о. Григорий и Сыч, а за ними баба.

Неожиданное зрелище поразило их до такой степени, что они остановились у порога, но и неожиданное появление стариков смутило в свою очередь молодежь: как ужаленный, отскочил Остап от Орыси, а Орыся до того растерялась, что даже не успела снять с себя кораблик, да так и осталась с покрытой головой.

С минуту все молчали.

— Эге! Да ты, казаче, как я вижу, здорово целоваться умеешь! — произнес, наконец, с ласковой угрозой в голосе о. Григорий.

— Даже оскомину другим набиваешь, — добавил Сыч.

— Простите, панотче! — потупился Остап и, взявши Орысю за руку, произнес решительно: — Отдайте уже мне ее, панотец, коли ласка ваша, навеки!

— Да что с тобой поделаешь? — вздохнул о. Григорий, — коли уж и кораблик примеряешь, значит налагодывся» совсем.

При упоминании о «кораблыку» Орыся совершенно смешалась, а о. Григорий продолжал дальше.

— Только я неволить дочки своей не буду: она у меня одна, спроси ее, если она согласна, то бери ее совсем.

— Ну что же, Орысю, скажи при всех, пойдешь ли за меня, или может ты другого кого нашла? — обратился к ней сиявший от счастья Остап.

Но Орыся ничего не ответила Остапу и только бросилась целовать отца.

Все окружили счастливую пару; все спешили поздравить и расцеловать их.

Когда, наконец, первая радость и восторг улеглись, Сыч обратился к Галине.

— Слушай, Галина, пишет ко мне пан Мазепа, что сватает тебя за себя, и если будет на то моя згода, то хочет взять он с тобою «чесный шлюб». Скажи же мне по правде, дытыно моя любая, мил ли он тебе?.. Потому что… если… ты у меня одна, сиротка моя коханая… и я ни за кого… ни за самого гетмана… «сылувать»…

Как ни старался Сыч придать своему голосу подобающий торжественной минуте важный и серьезный тон, но голос его задрожал, а ресницы усиленно захлопали.

— Господи, Боже мой! Царица небесная! — вскрикнула баба, всплеснувши от восторга руками, — вот так счастье посылает Господь! За душеньку ее ангельскую «зглянулась» Матерь небесная! А он еще, старый, спрашивает: мил ли, мил ли?! Где уж там не мил! Да ведь такого жениха и в городе ни одна панна не отыскала бы! Господи, и богатый, и вельможный, и «гарный», а уж любит, так любит!.. Иди ж ко мне, дытыно моя, дай, хоть расцелую я тебя! — И растроганная старуха вдруг разразилась слезами.

Все с радостными лицами смотрели на Галину, но Галина стояла молча, не двигаясь с места: вся эта сцена и всеобщее внимание, устремленное на нее, и слова Сыча совершенно ошеломили ее; она мало еще сознавала, что принесет ей эта новая перемена ее жизни, но чувствовала, что тот старый мир, с которым она свыклась, который был дорог ей, рушится от одного этого слова навсегда. Слезы бабы и смущенный вид деда окончательно расстроили ее… Ей вдруг стало невыносимо грустно и с громким криком: «Никогда, никогда не кину вас, диду!» — она бросилась, рыдая, на шею старику.

Через неделю Остап, Орыся и о. Григорий поехали из хутора в Волчьи Байраки.

При прощании всем стало как-то грустно. Прожитое на хуторе в тесном семейном кружке время сблизило всех еще больше, всем чувствовалось, что вряд ли придется еще раз в жизни провести вместе столько тихих счастливых дней.

Решено было венчать Остапа и Орысю сейчас же по приезде в Волчьи Байраки, так как молодому хорунжему надо было спешить в Чигирин.

Нежно простились подруги и даже всплакнули при прощании. Орыся уехала, а Галина осталась на хуторе поджидать свое близкое счастье.

Между тем, предательский замысел Бруховецкого готовился к исполнению. Бруховецкий, в сущности, не любил никого, — ни Москвы, ни Украины, он ежеминутно готов был предать их одну другой, и вопрос для него состоял только в том, что будет выгоднее. Он любил только себя. Если он угождал Москве, то делал это только для того, чтобы приобрести ее доверие, укрепиться на всю жизнь на гетманстве и таким образом получить возможность удовлетворять безнаказанно свою ненасытную алчность и злобу. Когда же он увидел, что, благодаря его политике, ненависть к нему, как к причине всех бедствий, все больше и больше распространяется в народе, а симпатии народные обращаются к Дорошенко, обещавшему вернуть народу все его былые привилегии, — он решил переменить политику и, чтобы спасти себя и оправдаться в глазах народных, — прикинуться также противником Москвы и свернуть на нее причину всех происшедших в отечестве перемен.

Он начал возбуждать всюду полковников, старшину и народ против московской власти, к действительности он присоединял еще всевозможную чудовищную ложь, а напуганное народное воображение верило ему.

Не только Украину старался возмутить Бруховецкий, но он отправил послов и к донским казакам, приглашая их к восстанию и уверяя, что Москва приняла латинскую ересь и хочет всех своих подданных обратить в латинство.

План задуманного им освобождения быстро распространился по всей Левобережной Украине. Сбитый с толку народ в своей слепой ярости не мог разбирать — кто был первой причиной всех этих нежелательных перемен и готов был обрушиться своею местью на ни в чем не повинных воевод и ратных людей.

Полковники разослали всюду свои универсалы и всюду закипели приготовления к ужасной ночи. Крестьяне перестали платить подати и начали повсеместно записываться в казаки. Бабы и девчата все знали об этом замысле, но всякий хранил страшную тайну.

Воеводы начали замечать какое-то странное брожение в народе; увеличение казацких войск начало также беспокоить их; несколько раз обращались они за разъяснением к Бруховецкому, но гетман давал самые уклончивые ответы. Наконец, когда в город начали вступать казацкие войска, воевода гадячский Евсевий Огарев обратился с вопросом к Бруховецкому, что означают все эти волнения в народе, это увеличение казацких войск и стягивание военных сил в города?

Бруховецкий ответил ему, что под Черным лесом собралась громадная татарская орда, против которой и надо выступить с войсками, и что он уже отписал об этом на Москву. Хотя объяснение это и не удовлетворило Огарева, но узнать истину было решительно невозможно. Однако, как ни старались на Украине скрыть от воевод все происходившее кругом, — один из полковников все-таки проговорился.