Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

Но Август не любит Тиберия (проклятый тупица так и не смог ему понравиться) и слушать не захочет о нем как о преемнике. Гай и Луций жив — чего же еще надо? В сущности, Август — тоже непроходимый болван.

И все равно нужно было добиться, чтобы Август усыновил Тиберия. Задача не из легких, но Ливия была уверена: если она поведет правильную политику, то сможет добиться и этого. При выполнении некоторых условий, например — устранении Гая и Луция.

Впрочем, пока с этим можно подождать. Ливия решила, что станет действовать по-другому. С этого времени она в лепешку разобьется, но войдет к дрянным мальчишкам в доверие. Что для этого нужно? Нужно прежде всего льстить их самолюбию, не скупиться на ласку и похвалы. Заступаться за них перед Августом — даже в том случае, если их проступки и у нее будут вызывать возмущение. Ссужать их деньгами — давать, сколько ни попросят (в таком деле скупиться не следует). Дать им совет поскорее обзавестись многочисленной свитой из друзей, собутыльников и клиентов [32] Клиент (тлат. cliens — букв.: послушный), клиентелла — форма социальной зависимости, характерная для ранней стадии рабовладельческого строя в Италии. Выражалась в персональном или коллективном подчинении главе рода или большой семьи, которому клиент был обязан прежде всего сельскохозяйственными повинностями и военной службой. Клиентами становились либо чужеродные, а позднее иноплеменники, попавшие в зависимость в результате завоевания, либо младшие сородичи. Древние авторы рассматривали клиентеллу как основной источник происхождения римского плебса. В эпоху поздней республики клиентелла утрачивает свое хозяйственное значение, всецело сохраняя политический и моральный аспекты. . Рекомендовать в их свиту самых дурных юношей из аристократических семей — таких в Риме хватает, слава великим богам. Гай и Луций должны попасть в питательную среду, которая сделает из них настоящих чудовищ, а из их свиты — подлинный бич для спокойствия и благочестия римских граждан. И с помощью агентуры фиксировать документально все прегрешения наследников, вплоть до жалобы последнего римского подметальщика улиц, которого они, скажем, обреют наголо для потехи. Или не самого подметальщика, а его некрасивую дочку.

Тиберия пока нужно придержать возле себя. И пригрозить ему, чтобы не воротил нос от Юлии, а являл собой пример образцового римского поведения — пусть Август видит контраст между ним и наследниками и понемногу склоняется на сторону пасынка. Хорошо бы заставить Тиберия еще раз — и на этот раз поудачнее — обрюхатить Юлию.

А вот Друза Старшего, несмотря на его консульскую должность и необходимость быть рядом с сенатом и Августом, следует немедленно отправить из Рима. Скажем, в Германию, к войскам. Перед этим нужно будет его хорошенько разозлить, намекнув, что он разлучается с братом в интересах безопасности государства. Это может принести неплохие результаты.

Ливия так и поступила — в точности, как задумала. Уговорить Августа расстаться с новоизбранным консулом Друзом оказалось несложно, и вскоре Друз, скрипя зубами от возмущения новыми порядками в столице, уехал к германским легионам, в самую глубь неспокойной провинции.

Не прошло и месяца со времени его отъезда, а Тиберий уже получил от брата письмо. Оно было самым крамольным из всего, что Тиберий когда-либо читал или слышал.

«Милый брат, — писал Друз, — я просто в бешенстве оттого, что увидел дома своими глазами. Что происходит? У граждан Рима украли свободу, как у спящего в канаве пьяницы вытаскивают из кошелька его жалкие медяки. И римский народ, как и тот пьяница, ничего не заметил! Посмотрел бы ты, милый Тиберий, на ту комедию с избранием меня консулом. Господа сенаторы из кожи вон лезли, выслуживаясь перед Августом, едва ему стоило внести это предложение. Ты, может быть, не поверишь, но я сам слышал — они всерьез рассуждают о божественном величии Августа!

Я хорошо к нему отношусь, даже люблю его, но такое его обожествление меня не устраивает. Дойдет ведь до того, что скоро говорить в его присутствии можно будет лишь с разрешения. И только славословиями. Чем, в таком случае, свободный Рим станет отличаться от какой-нибудь восточной деспотии?

Объяснений всему происходящему, милый брат, я вижу много. И своими соображениями хочу поделиться с тобой. Именно с тобой, потому что не вижу больше никого, кто мог бы поддержать меня. Аристократия — главный носитель свободолюбивого духа — вырождается. Многие славные роды поголовно истреблены в эпоху гражданских войн, в результате проскрипций [33] Проскрипции — особые списки, на основании которых лица, попавшие в них, объявлялись вне закона. Всякий, кто убивал или выдавал этих людей, получал награду; имущество их подлежало конфискации, а рабы становились свободными. — и к этому приложил руку Август. Возможно, тогда ему казалось, что он искореняет зло, уничтожая ростки новых войн. Он восстановил порядок. Но какой ценой? Прежнего сенаторского сословия больше нет. Кем оно пополняется? Да кем угодно — лишь бы тот, кто желает стать сенатором, не имел у себя в ближайших предках рабов и прошел имущественный ценз, предъявив миллион сестерциев. Всадником стать и того легче: тут уже и о предках не спросят, и достаточно всего четырехсот тысяч серебряных монеток. Впрочем, конечно, дело не только в деньгах. Принимаемый должен соответствовать главному условию — наличию желания с восторгом лизать пятки Августу.

Мы уже больше не свободные граждане, равные друг другу по рождению. Мы — покорные подданные единого монарха, который не казнит нас тысячами ради устрашения лишь потому, что от природы добродушен и больше любит смотреть на состязания атлетов, чем на казни. Я пока не говорю ничего о нашей матери Ливии, милый брат.

Угодничество и карьеризм повсюду. Провинции заразились этой болезнью от Рима и превзошли его. Ты ведь и сам это знаешь, Тиберий. Не нужно говорить: взяточник, казнокрад, жестокий палач, сладострастник; достаточно сказать: римский проконсул, и всем будет понятно. Что происходит? Судьбу Рима и провинций решают не мужество, не честность, не гражданская доблесть — ее решают деньги, и, что хуже всего, грязные, украденные у народа деньги».

Друз еще много писал в том же духе, перечисляя ненавистные ему пороки общества и государства. Тиберий, читая письмо, был бы рад, если бы Друз этим и ограничился, заключив свои сетования печальным выводом, что, мол, ничего не поделаешь, придется жить в такой стране, какая есть. Рассуждать об утраченной свободе пока не возбранялось, о ней в. той или иной степени говорили почти все, и даже сам Август любил на людях пожаловаться: он-де устал от чрезмерного почитания и покорности своих подданных и подумывает об уходе на покой с полной передачей власти сенату. Тиберий надеялся: кроме возмущения, в письме Друза ничего не будет, и Август, прочитав письмо, со многим согласится и забудет. Но ожидания Тиберия не оправдались.