Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий

«Надо что-то делать, брат, — писал дальше Друз. — Собственно говоря, я уже давно знаю что. Во-первых, мы оба убедим Августа отказаться от единоличной власти. В конце концов, поступил же так диктатор Сулла [34] Сулла Луций Корнелий (138 г. — 78 г. до н. э.) — римский полководец и государственный деятель. В 83 г. до н. э. провозгласил себя диктатором. В 79 г. до н. э., признав, что не достиг своих целей, сложил полномочия и вернулся к частной жизни. в свое время! Он за год, будучи диктатором, добился мира — и ушел в отставку, заявив, что его миссия выполнена. Что сможет Август возразить против такого блистательного примера? Нас с тобой, милый брат, он послушает скорее, чем кого бы то ни было, потому что за нами реальная сила — наши легионы, и каждый наш солдат или офицер в душе носит больше свободы, чем нынешний сенат.

Важным условием для восстановления республики будет лишение нашей матери Ливии доступа к управлению государством (в первую очередь Августом). Ей придется присвоить почетное звание вроде матери отечества и отправить на отдых. О, с Ливией будет сложнее, чем с Августом! И здесь надо быть готовыми к самому неприятному: если она воспротивится нашему с тобой решению, то придется найти какой-нибудь другой, более действенный, способ, чтобы утихомирить ее. Я говорю не о ее смерти, а всего лишь о временной изоляции. Отдаленный остров с хорошим климатом, полный набор удобств и услуг, к которым она привыкла. Прялка, наконец, — ведь каждая уважающая себя (и уважаемая обществом) римская матрона должна все время прясть.

Действовать надо незамедлительно, Тиберий. Время идет, и Август все глубже погружается в трясину властолюбия. Порой и в гражданских делах требуется талант полководца — а он-то у тебя есть. Осмотрись на месте как следует и дай мне знать, когда приезжать в Рим и брать ли с собой войска. Письмо мне пошли со своим гонцом — нельзя, чтобы оно попало в руки Ливии».

Вечером того же дня Ливия в присутствии Августа прочла письмо вслух. Она несколько раз прерывала чтение, словно слезы душили ее и мешали читать. В конце письма была приписка: Друз сообщал, что на днях упал с коня и повредил ногу — так сильно, что пока не может ходить и его носят на носилках, словно старика или императора. Ливия сделала вид, что несчастье с Друзом как раз больше всего огорчило ее.

— Бедный мальчик! Как ему, наверное, больно! — вскричала она и прикрыла лицо письмом. Простояв так немного, она оправилась от приступа сострадания и взглянула на Августа.

По его лицу нельзя было понять, насколько Август рассержен на Друза. Скорее он казался озабоченным.

— Мне думается, что Друз просто болен, — после долгого молчания произнес Август, — Я не о ноге сломанной говорю. Нога — это пустяк, как сломалась, так и зарастет. У него котелок не варит, вот что.

— Ты думаешь, он сошел с ума, дорогой? — спросила Ливия, — А мне так не показалось. Он был совершенно нормален.

— Да ты не знаешь. Я тебе не рассказывал. — Август задумчиво почесывал подбородок. — Мы ведь с Друзом много беседовали в его последний приезд. Там, в Германии, всякая чертовщина начала твориться. То ночью голоса из леса звучат, велят нам убираться оттуда. Это, наверное, их божки шалят. То баба какая-то по лагерю разгуливает, вся белая и высотой с дерево. Недолго рехнуться.

— О боги! Несчастный мой сын, — пробормотала Ливия. Она внутри вся кипела от ярости, потому что Август как бы не заметил оскорблений в письме по ее адресу, — Я немедленно пошлю ему лекаря из самых лучших.

— Хорошая мысль! — оживился Август, — Пошли к нему лекаря да передай от меня: пусть выздоравливает и поскорее возвращается. Я уже скучаю по нашему Друзу. С ним так интересно было спорить! К тому же он мне нужен в Риме. Вообще не понимаю: зачем я тебя послушался, дорогая, и послал его в Германию?

Ливия только передернула плечами. Август не заметил этого движения и обратил внимание на пасынка, неподвижно стоявшего в стороне во все время чтения письма.

— Заменишь его в Германии, Тиберий?

— С радостью, — после некоторой паузы ответил Тиберий. — Прикажи, и я тотчас отправлюсь.

— Нет, нет, — вмешалась Ливия. — Пусть Тиберий еще немного побудет в Риме.

Она даже злиться перестала — так была удивлена недальновидностью мужа. Разве он не понял из письма, что братьев нельзя сводить вместе? Он совсем потерял чутье. Он разбаловался — ведь уже давно его мозгами и чутьем была она, Ливия.

Решили сделать так, как она и предложила: послать к бедному Друзу лучшего врача (Ливия это брала на себя), Тиберию же пока надлежало жить и работать в Риме, дожидаясь, когда можно будет заменить брата при его войсках. Август был доволен — в конце концов все устроится так, как хотелось: вернется Друз, а Тиберий (по-прежнему вызывающий неприязнь) уберется с глаз долой. Пусть на диких германцев тратит свою угрюмость и прочие таланты.

Лекарь с целым мешком снадобий из личной аптеки Ливии отправился в тот же день в Германию.

Для Тиберия наступило время тяжелых раздумий. Он не сомневался в исходе лечения, назначенного брату Ливией. Он понимал, что своим предательством по отношению к Друзу сильно расположил мать к себе, — и это можно было считать едва ли не самой главной его победой. Но каковы потери? А они таковы: Тиберий лишается единственного близкого человека и остается совсем один. Стоит ли эта утрата большего сожаления, чем сожаление по поводу собственной смерти?

И в какой-то момент горького прозрения Тиберий понял, что совершил непоправимую ошибку. Не в том даже дело, что рядом с братом, во главе преданных легионов он чувствовал бы себя в безопасности. Но будет ли ему уж так нужна своя жизнь, если в ней не будет улыбки брата, его шуток, его радушия и готовности всегда прийти на помощь?

Тиберий ужаснулся. Ночью ему приснился сон, в котором он стоял на крошечном каменном островке, окруженный со всех сторон мрачной бездной. Эта черная пустота, казалось, только и ждала, когда он оступится и упадет вниз, — она беззвучно поглотит его, и ничего в мире больше не останется. Ничего нет страшнее, чем погибать в полном одиночестве!

Он кинулся к Августу (ни о чем не сказав матери). Горячо просил удивленного принцепса отпустить его к брату. Его томят зловещие предчувствия, говорил Тиберий. Ему верится, что Друзу сейчас нужны не столько лекарства, сколько присутствие рядом родного человека. Август, подумав, дал свое согласие. И, к удивлению Тиберия, мать, узнавшая о его отъезде последней, никак не выразила своего неудовольствия. Напротив — одобрила такой благородный порыв души.

Взяв с собой десять человек охраны и несколько сменных, лично отобранных из императорского табуна лошадей, Тиберий бросился в путь. Он гнал и гнал вперед, не позволяя отдыхать ни себе, ни сопровождающим. Ему жаль было терять время на отдых.