Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

— Музам не пристало снисходить до столь мирских суждений, — заметил Арион; вынужденный перейти к обороне, он нарочно напустил на себя важность. — Истинный художник приносит им подношение, исполненное целостности, преданности и мастерства! Они же вознаграждают его за это божественным даром вдохновения!

— Так-то оно так, — сказала Хлоя, — вот только порой они немного запаздывают с признанием его добродетелей. Может, просто потому, что поэты поют хоть и на разные лады, но об одном и том же. И им, как женщинам, надоели эти сказки про белого бычка. Что ты на это скажешь, а?

Арион запихал в рот крупную спелую фигу и принялся медленно жевать, словно желая продлить наслаждение.

— Не мне, — изрек он наконец, мигая черными глазками, — судить о тех или иных странностях женщин. И уж тем паче — божественных.

— Да, конечно, не стоит. Особенно если рассчитываешь на божественное покровительство. Весьма осторожно с вашей стороны. Кстати, если мне память не изменяет, Теисий, кажется, холост?

Поняв намек, Арион с едва скрываемой злобой бросил взгляд сперва на Хлою, потом на меня, потом опять на Хлою:

— Он связан узами только со своим искусством, милая Хлоя. Только со своим искусством. Точно так же, как ваша милая очаровательная подруга.

Я почувствовала, как мои щеки налились краской. Возразить было нечего.

— Сафо еще слишком молода, Арион, — сказала Хлоя. Голос ее оставался холодным, но я не могла не почувствовать в нем налета гнева. — Не будем торопиться выдавать ее замуж. Даже за самого чистого и безупречного человека.

— Кланяюсь вашему остроумию, госпожа Хлоя. В искусстве вести спор мне с вами не сравниться, — сказал Арион.

…Солнце уже садилось за западную гряду гор. Неожиданно поднялся холодный ветерок, и улицы под нами стали серыми, укутавшись пылью.

— Пойдем-ка, пожалуй, в дом, — сказал Ликург. — Ночью будет прохладно.

И мы все направились к лестнице. Далеко на севере, на самом горизонте высилась Этна, надвинув на себя снежную шапку и храня под собой огонь. Хлоя улыбнулась и легонько провела ладонью по моей голой руке от плеча до запястья. Я слегка задрожала; глаза Ариона сжались почти до размеров булавочных головок, но он не сказал ничего.

Близится полночь, а я все сижу на постели: не спится. По телу разливается приятное тепло от выпитого вина и сытного ужина. В мозгу проносятся обрывки стихотворения, но мне никак не удается уловить их. Я снова почувствовала себя крохотной девчушкой, которая тщетно гоняется за яркой черно-малиновой бабочкой — она порхает в лучах весеннего солнца, бьется крыльями о мои плечи, носится меж высоких колосьев зеленого ячменного поля, усыпанного разноцветными пятнами — тут и маки, и лютики, и огромные ромашки, и еще столько всяких малиновых, желтых и белых цветов! Мои чувства напряжены, будто в ожидании чего-то. Я вся прониклась формами, запахами и красками, что меня окружают. Мягкий белый воск таблички для письма, прижатой деревянной стороной к моей поднятой коленке; грубая шерсть укрывшего мои ноги покрывала; крупный шмель, кружащий, будто в танце, среди шести горящих ровным пламенем светильников — они стоят на маленьком мозаичном столике, так что мне легко дотянуться до них рукой. Тонкий запах розмарина и лаванды, овальное зеркало в витой позолоченной раме. Все замысловато перепуталось, хотя каждая вещь различима четко. И навсегда врезалась в мою память.

Она пришла — я знала, что она придет. Все в том же зеленом платье цвета листьев липы, все с той же таинственной улыбкой. Глаза сияют зелеными огоньками, точно у египетской кошки, широкие золотые браслеты блестят в пламени светильников. Густые гладкие черные волосы зачесаны назад, открывая уши; сладковатый с горчинкой запах духов вьется за ней, сопровождая каждый ее шаг. Воистину чародейка — темная чародейка, каждое движение которой исполнено силы. Присев ко мне на постель, она взяла обе мои руки. Тяжелая изумрудная подвеска покоилась меж двух всхолмленных грудей, огромный драгоценный камень казался еще ярче на бледной мягкой коже цвета взбитых сливок.

— Ну что же ты, милая! — нежно сказала она.

Ее темные брови поднялись — не то вопрошающе, не то иронически. Я кивнула, разжав губы, сама едва соображая, что же я делаю. Тут меня обняли теплые руки Хлои и соприкоснулись с моими ее разомкнутые губы.

— Ты счастлива, любовь моя?

— Счастлива, как никогда. Как не смела и мечтать.

— Ты так юна, так умилительно юна…

— О Хлоя! Я никогда не знала…

— Тише, сладкая моя.

— Это так ново… так странно…

— Боишься?

— Тебя? Как можно! И все же…

— Знаю. Знаю.

…Это оказалось так внезапно, так неожиданно… Будто гуляешь по осеннему лесу — и вдруг откуда ни возьмись налетает осенняя буря, проносясь раскатом в кронах дубов.

Чувствую ее палец на моих губах. Теплые волосы щекочут мне грудь.

— Тише. Для этого не существует слов.

— Должны, должны быть слова. Слова облекают в плоть, даруют жизнь.

— Да нет. Слова — лишь тени, порхающие позади жизни. Жизнь — вот она, она есть, она существует! Наслаждайся светлым мигом! Умей светлый миг любить, умей быть благодарной!

— Как еще я могу выразить мою благодарность? Слова — вот дар, которым наделила меня богиня. Я не могу дать тебе другой награды.

…Теплое тело медленно повернулось; горьковатый запах духов навевал истому. Вот она — золотая сеть памяти.

— Сафо, милая, я хочу только тебя. Здесь, сейчас, живую. Хочу твоей любви, не Хочу Другой награды. Храни награды для цариц и богинь. Я — не царица и не богиня.

— Тогда называй слова заклинанием, колдовством, которое может позвать к тебе солнечный свет, озарить лунными лучами твою красоту.

— Но красоте моей суждено увянуть. Ты же не можешь остановить для меня время, сколь бы ты ни была искусна в колдовстве.

— Что же тогда? Что я могу тебе дать?

— Только это.

— Любовь…

— Тише, сладкая моя. Тише.

Лунный свет просачивался сквозь полуоткрытые ставни, в звездном небе слышался писк и шорох летучих мышей. Близ полной луны звезды теряли свою яркость, меркли в холодном неземном сиянии, которое теперь серебрило теплое, гладкое тело, налитые властные груди, длинный изгиб бедра. Побежали по лунному небу облачка — побежали легкие тени по лежащему телу Хлои, мудрой Цирцеи [101] Цирцея — волшебница, дочь Гелиоса, жила на о. Эя. ночи, которой подвластны самые хитрые чары…

Я кинулась к тебе, Хлоя, как дитя кидается к своей матери, — с той же теплой, бесхитростной доверчивостью, ожидая той же теплоты и ласки, что и дитя от матери. (Как была бы я поражена, если бы кто-нибудь — даже ты — в тот час сказал мне об этом!)

Ты была моей первой возлюбленной, Хлоя, ты научила меня бросаться с радостью в пыл страстей, которые сама же пробудила во мне. Это было — словно внезапно забил животворный источник, долгое время таившийся под скалой; хлынул поток чистой нежности, нежности, которая объединяет мать и дитя, нежности, которую я познала впоследствии, когда у меня родилась дочь, — не менее сильной, не менее естественной, и все-таки совсем иной, чем страсть, возникающая при желании близости. Ты была мне матерью — такой, какой у меня никогда не было: теплой, мягкой, непосредственной. Ты изгнала из меня злых духов, вернула меня самой себе.