Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

Как я уже говорила, мои свадебные гимны пользовались большим спросом — все согласились, что ни один свадебный обряд не был бы полным без изящного, тонкого сопровождения, которое исторгают струны моей лиры.

Короткая, но весьма характерная весточка от Ариона. «Ты будешь польщена, по крайней мере, я так думаю — судьи присудили мне первую премию на празднестве в Химере. К сожалению, лавровый венок нельзя съесть (если, конечно, ты не осел, жаждущий получить несварение желудка), так что мне придется дать несколько публичных представлений в Регии [105] Регий — порт на берегу Мессинского пролива. , Сибарисе [106] Сибарис — ахейская колония на берегу Тарентского залива, основанная в 709 г. до н. э. и тому подобных местах, где золото льется рекой, но пренебрежение к художнику — такого еще надо поискать. В общем, дельце ожидается весьма скучным, хотя и прибыльным, — прости за банальность, которую (судя по тем новостям, что доходят до меня из Сиракуз) ты открываешь сама». Вместо подписи в конце — озорной рисунок: поэт изобразил себя в виде резвящегося дельфина с безошибочно узнаваемыми чертами, под одним плавником — лира, а из пасти торчат мешочки с деньгами, и надо всем этим, несколько косо, подвешен лавровый венок.

Идут, покачиваясь и раскланиваясь, по улицам женщины, одетые в черное; струятся их распущенные волосы, серые от пепла; их стоны, переходя в резкие, душераздирающие вопли, разносятся по всему городу, от Ортигии до далеких вершин Епиполы [107] Епипола — возвышенность около Сиракуз. . Они носят траур по Адонису — потерянному возлюбленному Афродиты, погибшему от кабаньих клыков в горах на далеком Кипре. Когда Афродита узнала о смерти Адониса [108] Адонис — финикийско-сирийское божество плодородия и растительности. В VI в. до н. э. культ Адониса был занесен финикийскими торговцами в ионические приморские города. Со временем культ Адониса обрел мифическую форму. Адонис превратился в возлюбленного Афродиты, убитого на охоте. , она сама пошла в горы Кипра искать тело любимого. Острые камни и шипы терновника изранили ноги богини. Горько плакала она над рано погибшим юношей. И повелела богиня вырасти из крови Адониса нежному Анемону, а там, где падали из раненых ног богини капли крови, всюду выросли пышные алые розы.

…Медленно движется по улицам процессия под пронзительные, мертвящие звуки флейт. Люди с выбритыми головами несут носилки с юным мертвым богом, который еще вчера возлежал на брачном ложе. Всего один день наслаждался он счастьем новобрачного! Тело убрано многочисленными гирляндами, усыпано цветами, рядом грудой лежат фрукты и медовые пироги. «Адонис умер! — плачут женщины, Адонис умер!» И снова ввысь возносятся слова, от которых темнеет небо: «Нежный Адонис мертв! Киферея, что нам делать? Ах, что нам делать?» И тут же громкий, отчаянный ответ: «Бейте себя в груди, девы, срывайте с себя одеяния!» Намазанные кровью щеки, медленный гул барабанов и образ бога спускается в воды потока, рождающегося из источника Аретузы, они донесут его до моря: «Скорбим по Адонису, который гостил на земле всего четыре месяца!» Но назавтра будет радость, Адонис воскреснет вновь — природа ликует, когда возвращается на землю к ярким лучам солнца юный, прекрасный Адонис.

Вскоре после празднества Адониса я подхватила лихорадку. Ничего серьезного, но вполне достаточно, чтобы уложить меня в постель. Я лежала, потея и дрожа, во власти фантастических снов; Хлоя часами просиживала рядом со мной. Теперь она была спокойная, внимательная, — но могла ли я себе это представить? — немного нетерпелива и все не находила себе места, словно ее тянуло убежать. Затем, на третий день, она сообщила мне новость: они с Ликургом собрались в поездку — хотят побывать в своем имении у подножия Этны. Жаль, конечно, но путешествие было задумано ранее, и отложить его теперь было нельзя. Они будут в отъезде по крайней мере десять дней. «Но за тобой будут хорошо ухаживать, милая. Я отдала строжайшие распоряжения».

Пожатие ее руки, мимолетная улыбка, густой острый запах духов, хрустящий шорох нового платья, голубого, словно оперенье зяблика. Что-то сильное, но неосязаемое, ушло, промелькнуло, словно искра. «Она ненавидит болезни», — подумала я. Да, конечно, как она, с ее неутомимой жаждой жизни, могла отнестись к болезни без ненависти? Мне было бы легко найти извинения, если бы она хоть оставила мне свою тень; но тень Хлои ушла вместе с ней через дверь, навстречу яркому солнечному свету Сицилии.

Я дремала и засыпала, просыпалась и снова засыпала. И снова один и тот же сон: будто я в храме, стою перед огромным образом богини. Запах ладана и высохшей крови заполняет мне ноздри. Золотые звезды на белом платье, венок из цветов, глаза, смотрящие прямо в мои зрачки. Ее губы шевелились, но я не могла разобрать ни одного произносимого ими слова: слова тонули, заглушаемые волнообразным песнопением. Оно становилось все громче, громче, и вдруг неожиданный голос крикнул: «Это — Царица небесная!» И тут моим глазам предстала Хлоя — увенчанная венком, в одеяниях богини, со светящими вполсилы изумрудными глазами и холодным ореолом вокруг нее.

Выступила вперед жрица, белая, безымянная, в черном покрывале, и одела богиню в траурные одеяния, точно плакальщицу. Песнопение перешло в душераздирающий плач, который был мне слишком хорошо известен. «Адонис умер! — взывали тонкие голоса. — Адонис умер!» Затем, в ослепительной вспышке света, покрывало разделилось надвое и обнажило страстные, исполненные ненависти, искаженные черты моей матери. Я проснулась, крича невесть что, и увидела испуганные лица двух служанок, бдевших у моей постели.

На десятый день мне привезли письмо от Хлои — небольшую весточку, кое-как запечатанную, написанную размашистым, смелым почерком, тогда как обычно почерк у Хлои был шатким и нерешительным. Вот что было в этой записке: «Постарайся простить меня, дорогая. Я не могу продолжать. Не могу объяснить. Хл.». Лихорадка отступила через час после того, как я прочла это письмо. Я сидела на постели, онемевшая, лишенная чувств. Все мышцы моего лица замерли, как будто я мгновение назад оправилась от паралича. Такой и застал меня гонец из Энны вечером того же дня.

Он вошел в мою комнату, не постучавшись, взмокший от пота, весь в пыли после долгой скачки, и объявил в нескольких жестоких, безжалостных словах, что Хлоя и Ликург были убиты разбойниками в дикой холмистой местности под Агирумом.

— Да, — прошептала я. — Да. Понимаю. Спасибо вам.

Он на мгновение замялся, затем прокашлялся и произнес:

— Мне очень горестно, милая Сафо. — Потом, после долгого молчания, сказал: — До свидания, — и неловко попятился к двери, словно со спутанными ногами. Все, чего ему хотелось — как можно быстрее уйти.