Илья Клаз - Навеки вместе

В покоях ярко горели свечи. Стол был богато убран. На нем все: от всяких разносолов до антоновских яблок и душистой мальвазии.

— Воля Брестского собора непорушна и вечна, как Речь Посполита! — Мирский поднял палец, на котором сверкнул дорогой перстень. — Никто не изменит ее: ни Хмельницкий, ни московский царь. Богом дан нам этот край!

Еще не успели выпить вина шановные гости, как пан Мирский отправил срочного чауша в Несвиж. Гонец хлестал коня и мчался по дорогам, обгоняя ветер. Утром прискакал в Несвиж. Депешу прочитал гетман Радзивилл и дал согласие немедля выступить к Пинску. С этой вестью чауш умчался в Хомск.

Литовский стражник пан Мирский ждал возвращения чауша к вечеру. Солнце закатилось за крыши хат, а он не вернулся. Ложился спать с тяжелым предчувствием и приказал слугам, когда прибудет гонец, чтоб разбудили его. Но не прискакал чауш и ночью. Только утром к коновязи пришел рысак и тревожно заржал, бренча уздечкой. Слуги вытерли окровавленное седло и, стреножив коня, увели его на пастбище.

Пан Мирский был взволнован. Размышляя, пришел к мысли, что ясновельможный пан гетман не мог отказать в защите Пинску и потому приказал трубачу играть сбор. Было решено выступать двумя отрядами. Первый, состоящий из двухсот наемных рейтар Шварцоха и пикиньеров, поведет пан Лука Ельский. Войт остановится под стенами Пинска, обложит городские ворота и будет ждать отряд Мирского, который прибудет с артиллерией, драгунами и квартяными рейтарами.

Шумно стало в маленькой, затерянной среди глухих лесов деревне. Бренчит оружие. Вонючим дегтем ездовые смазывают колеса, укладывают утварь и провиант. Много хлопот у пушкарей. Восемь старых кулеврин будут тянуть шестьдесят четыре коня.

Пан Лука Ельский наблюдает за сборами и недовольно хмурится: очень медленно строится войско. Войту не терпится, и уже сейчас он строит планы штурма города. Ельский не сомневается в том, что, увидав войско, холопы и ремесленники призадумаются, держать ли сторону схизматов? Как-никак своя жизнь дороже. Может быть, и то, что ремесленники пропустят казаков ночью через ворота и помогут укрыться в окрестных лесах. Посему надобно торопиться. И еще пан войт в мыслях решил, что все войско положит, а Небабу захватит живым. Дабы потом вывалять в перьях, обмазать волчьим салом и травить до смерти собаками. А всех пособников Небабы — на колья!

Войт злится и кричит капралу Жабицкому:

— Эти поросные свиньи долго будут строиться?!

— Вшистко! — отвечает капрал и, стеганув коня, бросается к рейтарам. Те ни польскую речь, ни русскую не знают. Полковник Шварцоха шевелит белобрысыми бровями, чмыхает и кричит по-немецки, словно лает:

— Барабаны, вперед!..

Трелью сыплется мелкая дробь. Барабанщики вышли на дорогу, по команде круто повернулись и освободили шлях. Медленно тронулись рейтары.

— Наконец-то! — процедил войт.

На целую версту растянулся отряд. Поблескивают кирасы и островерхие шлемы. Впереди рейтар, на вороном коне, Шварцоха. Лука Ельский не верит наемным солдатам и особенно — немцам. Да ничего не поделаешь, другого войска нет…

Деревня Охов небольшая и нелюдная. Дворов в ней шестнадцать. Но она приглянулась пану Тышкевичу. Через Охов проходил старый шлях, который самым коротким путем вел из Несвижа в Пинск и затем через черкасские земли — в стольный Киев. Купив Охов, пан Тышкевич в полуверсте, на взгорке, поставил дом, коровник и птичник.

На черной и жирной оховской земле хаты мужиков стояли роскошно. В густых лесах, что обняли широким кругом поселище, вдоволь хватало зверья и воды. Мужикам промысел был хороший и всю зиму дубовые кадки держали вяленую лосятину да грибы. За грибы и зверьё пан Тышкевич увеличил барщину до пяти дней. Чернь роптала. Пан Тышкевич грозился вырвать ноздри непокорным!

Горячим августовским днем примчался в Охов гонец со страшной вестью: за Струменью, в пятидесяти верстах, появилось татарское войско. Гонец не знал, большое оно или малое, но движется войско на север солнца. Пан Тышкевич собрал пожитки, посадил в телегу семью и уехал под Мир, где был маенток старого Тышкевича.

Поспешный отъезд пана оховские мужики сразу понять не могли. В полудень пошла старуха к колодцу, который был на краю деревни. Вытянула бадью, а налить воду в ведро не успела. Просвистела стрела, и свалилась баба замертво.

С криком «Алла!», сверкая кривыми саблями, выскочили из кустов всадники и пустили коней по улице. Выбегали из хат мужики и бабы. Тех и других ловили арканами. Старух и детей рубили саблями. Только один трехлетний Силан избежал суровой участи — испугавшись крика и воя, что стоял над деревней, спрятался в кустах боярышника за хатой.

Татары разбежались по дворам искать поживу. Увязывали в тюки и приторачивали к седлам кожухи, постилки, снедь. Потом подожгли Охов и покинули его, угоняя в далекие края пленных.

Через месяц возвратился в маенток пан Тышкевич. По черни не бедовал. Радостно билось сердце, что не обнаружили татары дом, стоявший в стороне, не увели живность. Но через три года и в маенток пришла беда. Во сто крат оказались страшнее татарских сабель бердыши и косы Северина Наливайко. Едва его отряд пришел на землю Белой Руси, как загудел ульем край. Чернь взяла в руки вилы и топоры. Под ударами крестьянского войска пали Могилев, Давид-Городок, Туров, Пинск. Теплым мартовским днем, раскидывая комья талого снега, конное казацкое войско промчалось мимо сожженного татарами Охова и обложило маенток пана Тышкевича. Сына, двух дочерей и пани под улюлюканье и свист черни посадили в колымагу и великодушно отпустили, а пан Тышкевич закачался в петле на воротах…

Почти пятьдесят лет прошло с тех пор. Внук пана Тышкевича, князь Станислав Тышкевич, приехал в Охов из Вильни, долго стоял на холме, где некогда был маенток деда. Старый лес вырубили, раскорчевали, и с холма видны девять хат нового Охова. Ожил старый шлях. Тянутся к Пинску купеческие телеги, а к Несвижу везут соль из астраханских учугов, вяленую рыбу из Русского моря, бухарские шелка. Но теперь купцов с каждым днем все меньше.

Пан Тышкевич роздал девять наделов земли куничникам. Один из наделов взял угрюмый, высокий мужик Силан, прозванный Сиротой. Кличку такую дали ему потому, что не было у него ни отца, ни матери, ни братьев. Отмеряя Силану надел, староста высказал волю пана: тому куница, кто веру католическую примет. Силан дергал костлявыми плечами, супил лоб, и без того изрезанный морщинами, и согласно кивал черной бородой. И хоть был строгий наказ пана, а староста дал и Силану-схизматику куницу. Землю Силан любил. Весь надел раскорчевал, выбрал из него сорную траву и возделал так, что стала земля мягче пуха. Она вознаградила Силана щедро: хлеба родила хорошие. Золотистое зерно радовало. Силан думал, что годов через пять будет излишек, который свезет на ярмарку в Пинск, а за деньги купит живность. Но пока собрать денег Силану не удавалось. Кроме того, за последний год он еще и задолжал пану за куницу сорок грошей.