Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Конечно, многие в Джамо знают, где прячется Мирза. Преступником его здесь никто не считает и выдать чужому человеку не выдадут.

— Где сейчас Мирза, я не знаю, — после мучительных раздумий сказал хозяин,— но я скажу соседям, может быть они знают... Заходите ко мне, подождите. Я скоро вернусь.

Минут через десять мужик возвратился в сопровождении пяти человек: двух уже довольно дряхлых стариков, один из которых очень часто, со страшным свистом и скрипом в груди, надсадно кашлял, и трех здоровенных парней.

Первым заговорил после очередного приступа кашля старик:

— Мирза убил шакала, который истязал всех нас. И сейчас наш долг — помочь парню в беде. Рано или поздно — его арестуют, а у него семья. Так что придется Мирзе уходить туда,— он указал на север.— Но это трудное, опасное дело. Кхе-кхе, кхе!.. Если ты, добрый человек, поможешь Мирзе перейти границу, мы будем благодарны тебе... Кхе-кхе... Но если... в случае чего... кхе-кхе-кхе...

Кашель не дал ему высказать мысль, но и без того было ясно, о чем хотел сказать старик.

— Обещаю вам! — старался я убедить собравшихся.— Если не сдержу слова, то можете делать со мной что угодно.

— Посмотрим,— сказал старик.— Мы верим тебе. Уезжали из Джамо вчетвером: я, Мирза и двое парней, лиц которых я не рассмотрел.

— Они — на всякий случай, для безопасности,— сказал на прощанье все тот же старик.

Молчаливые и суровые парни с ружьями проводили нас до самой границы, так и не проронив ни слова. Попрощавшись, Мирза незаметно пересек границу...

Мрак почти мгновенно проглотил его, и только шуршание камней еще минуты две-три напоминало о том, что где-то совсем близко человек. Вскоре затихли и эти шорохи. Не знаю, как мои спутники, а я позавидовал в эту минуту Мирзе. Покинув мир несправедливости, деспотизма, голода и нужды, он шагает сейчас по свободной и счастливой земле. Конечно, он покинул родные места, семью... Но джаминцы не оставят жену и детей Мирзы в беде, а со временем может быть и они смогут уйти туда, на север...

Человек рожден творить добро. В этом я глубоко убежден. Есть, конечно, среди людей... Но это, как говорится, паршивые овцы. А они в любом стаде есть.

Я предложил солдатам собрать немного денег в помощь семьи Мирзы. Как живительный, прохладный ветерок в знойный день прошумела эта весть по казарме, с легкостью быстрокрылой ласточки облетела все пограничные посты. Поздно вечером, проходя мимо открытой двери казармы, я случайно подслушал разговор сержанта Фархада с кем-то из солдат.

— Он совсем спятил с ума, — говорил вкрадчиво Фархад,— собирать деньги семье убийцы!..

— Что, боишься разориться?— с ехидцей спрашивал солдат.

— Я не о том,— Фархад явно смутился.— Мирза убил человека.

— Деньги не ему, а детям.

— Ты думаешь, дети убийцы станут людьми?

— Не знаю. Но такими подлецами, как некоторые, они не будут!

— Но-но... полегче!

— Перестаньте сейчас же!— вмешался в разговор третий. — Надоели. Дайте уснуть, мне скоро в наряд.

— А кто это дверь открыл?

— Гафур, наверное. Он даже брюки застегивать забывает.

— Гы-гы-гы!..

Кто-то захлопнул дверь. Я ушел озадаченный: — неужели Фархад и в самом деле такой? А ведь я с ним якшаюсь больше года и ничего подобного не замечал. Висит иной раз на дереве сочное яблоко, красуется. Смотришь на него — и слюнки текут. А сорвешь — оно с червоточинкой. Надо все обдумать.

Собрали пятьдесят туманов. Это не ахти какие деньги, но все же помощь. На следующее утро в Джамо поскакал молодой солдат Махмуд — повез деньги.

Я вызвал к себе Фархада.

— Сержант Азим-заде! Немедленно оповестите все посты и соседние заставы! Срочно на границу усиленные наряды. Сбежавший преступник вероятно попытается уйти за кордон.

— Слушаюсь, господин ождан!

— Выполняйте!

Фархад ушел, а я с полчаса восстанавливал в памяти события последнего года, силился вспомнить все подозрительное: проглядывало ли у Фархада это раньше? Нет, ничего такого... Впрочем, стой! И я вспомнил ту мимолетную тень, которая скользнула по лицу Фархада, когда Субхан Рамазан-заде нелестно высказался о Таджмамед-хане. А может быть парень ошибается по молодости лет?..

Сегодня у меня праздник — дежурный вручил мне опять два письма: от матери и от Аббаса.

«...Сынок,— писала мать, — письмо твое и деньги получили. Рады до смерти. Деньги очень пригодились. Заболел отец и нам приходится сейчас туговато. Все мы соскучились по тебе.

Я часто вижу Парвин. А встретимся — слез удержать не можем. Спасибо ей, милой Парвин, успокаивает меня: «Не плачьте, тетя Ширин, скоро вернется Гусейнкули и мы весело заживем...»

Тетя Хатиджа после смерти Мансура тоже выплакала глаза... Будь, мой ненаглядный, честным и добрым — аллах убережет тебя от всех невзгод. Никогда, сынок, не отказывай тому, кто просит у тебя помощи. Аллах увидит все это и сохранит тебя...»

Трижды я перечитал письмо и вдруг подумал: «А если Кавам-эс-Салтане попросит у меня помощи? Нет, дорогая мама, нужно знать, кому помогать!»

Письмо Аббаса было наполнено тревогой и дурными вестями. Он сообщал, что арестовали Мирза-Мамеда и Абдулло-Тарчи. За что? Им не предъявили никаких обвинений. Арестовали и выслали. Куда? Ходят слухи, что в Индию. Во всей этой истории было много темного.

«...Но я знаю, кто их предал,— делился в конце письма своими догадками Аббас.— Несколько раз я встречал в Мешхеде Лачина и капитана Кагеля. Это они сводят счеты... Меня они, к счастью, не заметили. Я стараюсь не попадаться им на глаза. Жду удобного момента, чтобы поговорить с ними по душам...»

Я сложил письма, сунул их под кошму и вышел во двор. На сердце тяжелым камнем легла тревога.

А во дворе — теплынь, тишина. Если и в самом деле есть рай, то погода в нем должна быть именно такой — нежно голубое небо, кое-где легкие облака и ласковые, как поцелуй любимой девушки, лучи солнца...

Я вышел за ворота заставы, остановился. От здания местного управителя в мою сторону, пошатываясь, бредет старый человек, ковыльного цвета борода, костлявые, как плети, руки. Одет старик в поношенный курдский чопан.

Когда он подошел ближе, я понял, что старик не пьян, как мне показалось сразу, а чем-то очень расстроен.

— Салам, отец!— поприветствовал его я по-курдски. Он встрепенулся, услышав родную речь, поднял на меня полные слез глаза.

— Лаво джан! Мой сын! Ты курд?— откликнулся он.

— Да, я — курд. Что случилось с тобой, отец?

— Эх, сынок,— тяжело вздыхает старик.— Бедняк я, а значит, ничего хорошего случиться со мною не может...

И он поведал грустную историю, рассказал о большом горе, которое обрушилось на его седую Голову.

— Шесть дней назад у меня был большой праздник. Я отдавал замуж любимую дочь Мирвери. Со мной веселилось все селение. Вечером у костра молодежь танцевала и пела, а мы, пожилые смотрели на них и вспоминали свою молодость. Я был самым счастливым человеком на свете, потому что моя Мирвери в этот день выходила замуж. Но случилось страшное...— слезы мешали старику говорить.— Во двор ворвались пять вооруженных всадников... Они стреляли, что-то дико орали, схватили мою бедную, мою ненаглядную Мирвери... скрутили ей руки... и увезли. Мы искали их несколько дней всем селением. И в конце концов нашли...