Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая

— Что же там?— с томительной тоской спрашивает Аббас.

Как по команде, мы поворачиваем голову в ту сторону, куда ушел Пастур. Что же гам в самом деле? Может, уже схватили нашего друга, связали руки, поставили к стенке, и озверевший офицер командует взводу солдат взять его на прицел... Или митингуют солдаты, злые после прерванного сна, и не хотят понять, что только с нами им по пути... А может...

— Что же, мы так и будем сидеть?— спрашивает Аббас и вскакивает, потрясая маузером.— Его там, может, сапогами топчут, а мы..

— Погоди, Аббас,— говорю я, понимая, что творится на душе у друга.— Мы же договорились: сигнал — две пулеметные очереди.

— Так это — если все хорошо,— горячится Аббас,— а если все плохо?

— Подождем еще немного,— стараясь говорить спокойно, возражаю я.— Ворвемся и можем все испортить. Да и что мы против восьмисот человек?..

Но Аббас уже не может успокоиться. Он ходит перед нами, готовый в любую секунду ринуться на врага.

Да и я понимаю, что времени прошло слишком много и что пора бы уже Пастуру дать сигнал или хотя бы вернуться: ведь солдаты его знают и в обиду не дадут, даже если и не решатся перейти на сторону восставших.

А сигнала все нет. И снова самые страшные картины рисует воображение.

И вдруг слышим в предрассветной рани:

— Та-та-та-та-та... Та-та-та-та-та...— заговорил пулемет.

И еще не замолкла вторая очередь, а Аббас уже закричал что-то радостное, заплясал перед нами, размахивая маузером. И все стали улыбаться, потом засмеялись, похлопывая друг друга по спинам, и говорили какие-то слова, перебивая и не слушая один другого.

— Пошли!— крикнул я, пряча оружие.— Пастур тоже заждался.

Оставив коней, мы пересекли площадь почти бегом, и только свернули за угол, как услышали нестройный гул множества голосов. И чем ближе подходили мы к казарме, тем явственнее можно было различать слова.

— Да здравствует революция!— срывающимся мальчишеским голосом крикнул кто-то.

А басовитый, но тоже взволнованный голос повторил за ним:

— Смерть изменникам родины! Долой тиранов!

Аббас шел рядом со мной и все заглядывал в лицо сияющими глазами. И вдруг схватил меня за плечо.

— Погоны! Сорви погоны, теперь они ни к чему!

Он сам торопливо стал рвать с меня погоны, которые в последний раз сослужили нам службу в эту ночь. А я достал из кармана красную ленточку и прикрепил ее к пуговице на груди.

— И фуражку долой!— возбужденно крикнул Аббас и швырнул мою фуражку через забор в чей-то сад.

Ворота воинской части были распахнуты настежь, во дворе гудела взволнованная толпа солдат, у многих уже горели на гимнастерках красные банты. Нас увидели, с криками подхватили на руки и понесли над головами, над смеющимися и что-то кричащими лицами — среди них мелькнуло и пропало лицо Пастура.

Нас поставили на какие-то ящики. Вокруг шумела, ликовала толпа, кто-то размахивал красным полотнищем. Над толпой подняли Пастура, понесли к нам, и он беспомощно, нелепо вскидывая руки, поплыл над головами. Его тоже поставили на ящик.

— Все в порядке,— улыбнулся он мне.

— Видим, дружище! Спасибо! — пожатием руки ответил я на его улыбку.

— Тише!— заглушая другие голоса загремел знакомый уже мне бас.— Пусть гости говорят!

Гул постепенно смолк.

— Говори, — шепнул мне Пастур и громко объявил: — Сейчас выступит член реввоенсовета Гусейнкули-хан.

Поборов волнение, я стал говорить о программе восстания, о том, что вся земля будет национализирована и роздана крестьянам, что вода будет принадлежать тем, кто обрабатывает землю, а власть после свержения диктатуры перейдет к народному правительству.

— А если кто учиться хочет? — крикнул молоденький солдат.

— А для тех, кто хочет учится, мы откроем школы и обучение в них будет бесплатное.

Солдат широко заулыбался и стал что-то объяснять соседу.

На них зашикали. Обладатель громового баса — им оказался низкорослый, длинноносый солдат, совсем щуплый на вид — спросил:

— Ну, хорошо, землю, значит, крестьянам, а нефть? Она у англичан и американцев... с ними как?

— Все богатства нашей земли будут принадлежать народу,— ответил я, вспоминая недавнюю горячую речь Са-лар-Дженга. — Мы знаем, что иностранцы грабят нашу страну самым подлым образом, что правительство торгует народным богатством. Вот поэтому мы выступаем против иностранцев, поработивших страну, и против тегеранского правительства и его политики угнетения и несправедливости. Мы ведем борьбу за счастье народа!..

— Да здравствует революция!— крикнул Аббас, и сотни солдат подхватили этот лозунг.

А небо совсем уже стало бледным, померкли звезды. Наши войска наверное подходили к городу, и надо было срочно сообщить Салар-Дженгу, что город наш.

— Тише товарищи! — крикнул я.

И это неожиданное слово — товарищи — вызвало совсем уж невиданную бурю восторга. Нас подхватили и понесли на руках, осторожно и торжественно, на улицу. Мощный гул голосов, топот кованых солдатских сапог разбудил жителей. Хлопали калитки, в окнах показывались заспанные удивленные и испуганные лица. Но, увидев над толпой красное знамя, и не веря еще своим глазам, люди быстро одевались, махали нам, кричали приветствия.

Понимая, что нам уже не выбраться из возбужденной массы солдат, я крикнул:

— К западным воротам! Встретим наших!

Слова эти полетели по рядам. Передние свернули в западную часть города. А людей на улицах становилось все больше, многие присоединялись к нашему шествию, и уже больше тысячи человек двигалось по боджнурдским улицам, нарушая утреннюю тишину выкриками, смехом, песнями, топотом ног. Аббасу с трудом удалось объяснить, что надо нам выехать вперед и предупредить командование повстанческих войск. Его опустили на землю, дали коня, и он поскакал за городские ворота.

Через час под восторженные крики солдат боджнурдского гарнизона и высыпавших на улицы горожан, под звуки марша военного оркестра Салар-Дженг во главе своей армии въехал в Боджнурд. Во всадников летят цветы, красные, белые, розовые лепестки устилают мостовую.

Салар-Дженг останавливает своего каурого коня и нетерпеливо вглядывается. Я понимаю, что он ищет меня. И я выхожу навстречу.

— Товарищ командующий народной революционной армией! Задание реввоенсовета...

Но он не дает мне договорить. Соскакивает на землю и горячо обнимает. Руки у него крепкие, настоящий кавалерист, так что у меня хрустят суставы.

— Спасибо, Гусейнкули-хан! — говорит он и смотрит в глаза. — Спасибо. Наша революция и народ этого не забудут!..

Но вот Салар-Дженг уже снова в седле. Солдаты смотрят на него с восхищением.

— Салам, хамватанане азиз! — произносит он, оглядывая горящими глазами собравшихся. — Здравствуйте, дорогие соотечественники!