Николай Ключарев - Железная роза

— Не жалуешь, видать, баб-то?

— А за что их жаловать? — повернулся мужик к Митьке. — Наказанье одно через них. Сын в дому добытчик, а девка вырастет — куда? Барину на утеху?

— Выходит, лютовал ваш барин насчет девок-то?

— Не приведи господь. С виду-то вроде тихонький, сухонький, посмотришь — не догадаешься, а что ни неделя — новую постельную ему давай.

— Все они такие. Зришь на него, как на апостола, а он хуже кобеля пестрого.

— Укороту никакого нет на них, вот и озоруют, — вклинился в разговор мужик, сидевший рядом с Митькой.

— Помолчал бы лучше, Петруха, — испуганно оглянувшись, сказал тот, что назвался Архипом.

— А что: неправду рази баю? Истинно, нет на них укороту!

— Эх, дядя! Вогнал вам барин ума в задние ворота, да, видно, мало. Разве господ кто укоротит? Бог если только. Да и он правду видит, а нам не сказывает.

— Ты вот что растолкуй, — попросил Архип. — Как здесь жить-то будем? Страшно, поди, там? — он махнул рукой в сторону молотовых фабрик. — Гремит больно!

— Глаза страшатся, руки делают.

— Жизнь-то при заводах трудна, бают!

— Жизнь везде простому люду одинакова, — задумчива сказал Рощин. — В деревнях трудись на барина, здесь на хозяина.

— У обоих на уме одно, — подхватил Митька, — подь ко мне в ступу, я тебя пестом потолку.

— А коли б наоборот? Их в ступу-то! — Глаза произнесшего эти слова черноволосого с испитым лицом мужика горели недобрым огнем.

— Видать, хлебнул ты, дядя, горюшка!

Тот изучающе посмотрел па Коршунова.

— Ты, парень, не холуй барский?

— Я? У холуев такие руки бывают? — Митька протянул мужику покрытые мозолями ладони.

— Тогда слушай, что расскажу. Слушайте и вы, ежели охота есть.

Сидевшие придвинулись поближе.

— Жили мы у барина за Елатьмой, близ Касимова. Барин наш Кудрин, и деревенька Кудриной прозывается. Жили у отца три сына да дочь. Двое женатых, а я, хоть и было мне в ту пору около тридцати, холостым ходил. Земли у барина мало, на выдел не давал, ну, а на ту землю, что на нас записана была, лишний рот отец приводить не позволял. Таил я надежду жениться, когда сестренку замуж выдадим, да и ее без приданого никто не брал. Так и жили.

Оно, может, так и шло бы, да вздумай наш барин разбогатеть. Построил мокшан на Оке и давай грузы разные купцам да помещикам на нем в Муром сплавлять. Кому пеньку, кому холстины. Людишек-то для такого дела ему не занимать! Вот и попал я на этот мокшан, будь он неладен.

Рассказчик на минуту замолк. Видно было, что воспоминания растревожили, взволновали его. Много невеселых мыслей пробудили они и у слушателей. Каждый вспомнил о семьях, об оставленных дома женах, малых детишках: «Как-то они там одни, без кормильца?»

— Так вот, поплыли мы однажды в Муром с товаром. Приказчик с нами. И попали в беду. Сами-то живы остались, а мокшан наш ночью злые люди ограбили. Вернулись мы домой, как говорится, ни с чем. Вот тут и узнал я барскую милость. Да ладно бы только сам, а то всей семье отвечать пришлось. Братьев барщиной замучил, сестренку испохабил, а меня… — рассказчик горько махнул рукой — … слуги барские так били, что спина до сих пор те побои помнит. Да ладно бы один раз побили — и хватит. Так нет! Как встретит меня барин где-нибудь, так снова: иди, Парфен, на конюшню. Никак про тот случай забыть не мог наш Митрофан Амнеподистович.

— Поэтому и продал сюда?

— Как бы не так! Не вытерпел я такой жизни. Встретил однажды барина, полыснул его по уху, он и не встал. А я — тягу. На Камне был. А ныне сюда подался. Глядишь, примут на завод, работным заделаюсь. Говорят, работный что вольный, пока тут находится. Иль врут?

— Правду молвят. У работного своя воля: хочешь смейся, хочешь плачь, никакого запрета нету.

— Аль и здесь плохо? — испугался Архип.

— Поживешь — узнаешь, — усмехнулся Митька. — Попадешь приказчику в лапы, он не погладит. Семь шкур на «козе» сдерет.

— Это чего расселись? — Помахивая плеткой, Мотря сердито глядел на парней. — Чего народ смущаете, голытьба чертова? А ну, марш отселя!

Рощин с Митькой молча поднялись.

— А вы пошто сволоту эту слушаете? — поглядев вслед уходящим, спросил Мотря. — Если кто чего наскажет — не верьте. Любите нового барина, угождайте ему — он вас не обидит. Бог велел всем трудиться в поте лица. Кто хлеб ест, а прибытку царю не делает, червю подобен, который всяко живое естество в тлен превращает… Так-то. У меня, мотри.

Окинув сидевших пытливым взглядом, смотритель засеменил к заводской проходной.

— Брюхан чертов! — зло сплюнул на землю Митька, отошедший вместе с Рощиным в сторону. — Поговорить с хорошими людьми не дал.

— А ты почем знаешь, что они хорошие?

— Да уж, чай, не как ты! — Митька шутливо ткнул приятеля в бок и добавил:

— Ладно, найдем еще время, поговорим. Пошли домой.

Умывшись под висевшим на крыльце глиняным рукомойником, Василий вынул из стола хлеб, сходил в подклеть за квасом. Оскоблил редьку, нарезал помельче, положил в деревянную чашку. Кинул туда же размятой картошки, залил квасом, сел снедать. Но еда что-то не шла в горло. Задумался парень о мужиках, что сидели у заводских ворот. Не сладко придется им по первости. Да и где она, легкая-то жизнь? Разве что за окиян-морем, и то вряд ли. Павел Ястребов сказывал: жизнь везде одинакова. А ему верить можно, он грамотный.

Павел действительно обучен был и письму, и чтению. Позаботился об этом Ефим, сам не владевший грамотой. Три зимы подряд заставлял он младшего брата ходить к дьячку, прошедшему когда-то полный курс в бурсе и поступившему было в семинарию, но затем изгнанному оттуда за «пристрастие к еретическому богу Бахусу». Три зимы вразумлял дьяк премудростям церковного и гражданского алфавита смышленого паренька, приходившего прямо с завода, где он занимал должность «мальчика» — был на побегушках. Умел теперь Павел и псалтырь почитать, и письмо написать. И это заставляло относиться к нему с уважением.

Подумав о Ястребове, Василий решил сходить на Верхний поселок повидаться с жившими там Павлом и Лукой, а удастся — и к Наташе заглянуть. Он замкнул избу и вышел на улицу.

Заходящее солнце бросало яркие лучи света на желтевшие свежим деревом дома, толпившиеся за огородами сосны. В воздухе было тихо и спокойно. Группа ребятишек играла на лугу в догонялки. Самый старший — в разорванной до плеча рубахе — считал:

— Первончики, другончики, на колоде катышки, ни поп, ни горох, мотовильца рожок, испеки пирожок, купи горшок, ни мал, ни велик, в полтора ведра, в подполье была, не заплесневела.

При последних словах все бросились врассыпную. Зазевавшемуся белоголовому парнишке досталось «водить». Постояв немного на месте, он побежал ловить остальных.

Рощин поглядел на то, как безуспешно старается малыш догнать товарищей, и чуть было не крикнул ему: «Ты, парень, на хитрость, на хитрость бери, а так-то не догонишь!» Но вовремя вспомнил, что он давно уже взрослый и не пристало ему возиться с малыми. Поправив картуз на голове, зашагал дальше.