Николай Ключарев - Железная роза

Но сходить в этот день на Верхний поселок ему не пришлось. У околицы его окликнул тот мужик, что назвал себя давеча Парфеном.

— Эй, парень! Не знаешь, у кого на ночлег можно встать?

— На ночлег?

— Да. Пожить бы деньков с пяток, пока землянки не оборудуем.

— А по мне хоть все десять живи. Пошли.

Вернувшись в избу, Василий предложил гостю поесть, на что тот охотно согласился. По тому, с какой жадностью хлебал он квас с редькой, видно было, что Парфен сильно оголодал. Опорожнив чашку, он тщательно облизал ложку и, перекрестившись, сказал:

— Спаси тя господь, напитал странника.

— Значит, ты в бегах ныне? — спросил Васька, убирая со стола.

— Вроде бы.

— А не боишься? Отсюда до родных мест недалеко. Вдруг кто из властей признает.

— Хоть бы и так. Один раз убежал, вдругорядь не страшно.

— Худое житье в деревне-то?

— Худое, парень. Да и не только у нас. Тиранство идет повсеместное. Я даве сказывал, когда около завода сидели, что, мол, на Камне был. Так это я понарошке, чтоб не знать было всамделишного. На Дон я бегал, а не на Камень. И на Яик-реке побывал. Вспоминают донские казаки Степана свет Тимофеевича.

— Это кого?

— Говорю — Степана Тимофеевича.

И Парфен поведал Рощину о том, что слышал от гулебных людей на Дону о походах Степана Разина, о том, как громил он царских бояр, борясь за счастье народное, и какой лютой казнью казнили его слуги царские, боярские заступники.

Испытующе поглядев на внимательно слушавшего его хозяина и увидев, что тот с сочувствием относится к рассказанному о разинцах, Парфен продолжал:

— А еще я слышал на Яик-реке, что снова подымутся силы народные супротив тиранства помещичьего. У вас о царе Петре Федоровиче никаких вестей не было?

Рощин вспомнил о том, что рассказывал им с Лукой Павел Ястребов во время гулянья у запасного пруда в честь царицы, и ответил:

— Была такая весточка. Будто жив он, не помер, скрывается где-то.

— В точности. Скрывался он в заграничных государствах, а ныне к нам в Россию возвернулся, в степях яицких спасается, людей под свои знамена собирает. Как накопит силушки поболе, так и в поход пойдет против немки проклятой, что обманом да изуверством престол у него отняла, у законного царя-батюшки. А как сядет он на место отцовское, так всем крепостным волю даст, от власти господской ослобонит и землей каждого наградит. Живите, скажет, детушки, во свое спокойствие, во мое удовольствие.

— Так рази царица ему свое место отдаст?

— Вестимо, нет. Войной пойдет царь Петр Федорович против нынешней Екатерины. Силой добывать престол будет. А наше дело — помочь ему в этом. Уразумел?

Решив, что на сегодня сказано достаточно, Парфен потянулся и сказал:

— Ладно, парень, всего не переговоришь. Устал я что-то. Показал бы ты мне, где прилечь можно. Завтра с утра, сказывали, землянки надо рыть.

— А то живи у меня.

— Этого делать не можно. Неровен час, хватятся меня, начнут пытать: кто такой, откуда, а тебе потом за меня ответ держать. Нет, уж я вместе с народом, так поспособней.

На другой день Васька еле дождался конца упряжки: хотелось скорей домой, еще поговорить с Парфеном про царя Петра Федоровича, но того дома не оказалось. Напрасно ожидал он его и в последующие дни — Парфен больше не, показывался. Стороной Рощин пытался узнать, что с ним.

Ставшие работными крестьяне, к которым было Парфен прибился, ответили на его расспросы, что он немного пожил вместе с ними, а потом куда-то скрылся — видимо, снова в бега ударился.

«Жаль, сошел от нас раньше времени, — подумал Рощин. — Не удалось поговорить как следует».

С неделю сидел дома, о словах, сказанных Парфеном, раздумывал. Никому из друзей ничего о слышанном не говорил. Потом не вытерпел, пошел к Павлу Ястребову.

— Слышал маленько и я об этом, — задумчиво проговорил Ястребов, потирая пальцем лоб. — Намеднись Лохин снова эстафету из Питера привозил от приказчика Белобородова, так гостил у меня и сказывал, что в столице промеж господ разговор идет, будто царь Петр Федорович уж объявился с войском за Волгой, войной на царицу идет. Только там-то, в Питере, его называют не Петром Федоровичем, а беглым казаком Емелькой Пугачевым.

— Пугачевым?

— Да.

— Ну и что ты думаешь?

— Обождать надо. Время покажет, кто он таков: царь Петр Федорович иль Емельян Пугачев.

— А по мне кто бы ни был — царь ли, казак ли, — коль простой народ заступу у него находит, значит, всем миром надо под его руку становиться.

— Горяч ты, Василий.

— А что толку от того, у кого кровь рыбья!

— Без толку голову сложить ума не надо.

— Я и не собираюсь ее складывать.

— Ты не горячись попусту, послушай, что я скажу,

— Говори, слушаю.

— Яик-река, знаешь, где? Верст за тысячу от нас, а то и боле. И до Волги-матушки не близко. А до большого дома белокаменного, в котором барин живет, рукой подать. Так куда быстрей речи твои добегут. Ты об этом подумал? Барину стоит только глазом моргнуть, не то что слово молвить, глядишь — и нет нас с тобой. Костей, и тех не найдешь! Так иль нет?

Рощин молчал.

— Во всем осторожность соблюдать надо. Прежде чем слово сказать — поглядеть надо, нет ли кого поблизости, кто твою речь передать может, нет ли холопьев, холуев барских. Вот так-то. А придет к нам царь или Емельян Пугачев — вместе с тобой за ним пойдем. И мне ведь доли лучшей охота.

Василий встал.

— Правду молвишь, Герасимович. Помалкивать до поры до времени буду. А за науку спасибо тебе.

— Какая наука! Постарше будешь чуток — горячка-то сойдет. Женись скорей.

Когда после осмотра новых, указанных Рощиным, рудных мест Андрей Родионович спросил Ефима Ястребова, много ли залегает тут руды, тот ответил: «Велия тьма». Ответ понравился заводчику, и он неоднократно повторял эти слова. Если случалось ему посылать кого-либо из приказчиков на новое место, Баташев так и говорил: «Поезжай в Велию тьму». И вскорости сложилось, а потом уже накрепко пристало к той местности название «Велетьма».

Постройка Велетьминского завода шла быстро. Андрей Родионович часто наведывался туда, самолично присматривал, как велись кладка домны, сооружение сараев для молотовой фабрики и плющильного стана. Каменщики и плотники, согнанные из разных мест и сбитые в артели под началом хорошо знавших каменное и плотницкое дело мастеров, работали не столько сноровисто, сколько старательно. Благодаря их старанию получалось все ладно, и хозяин был доволен.

Баташев торопился. Подгоняли его получаемые одно за другим письма от брата, проводившего теперь значительную часть времени в Санкт-Петербурге. Иван извещал о все новых и новых требованиях Адмиралтейства и военного кабинета, во главе которого стоял граф Чернышев. Обстановка, сложившаяся на театре военных действий, заставляла русских генералов оснащать новые корабли, снаряжать все новые дивизии.