Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

От приезжавших в Москву послов иноземных, от купцов заморских да калик перехожих узнавали иногда о диких зверствах в странах закатной стороны, в Западной Европе, удивлялись, не хотели верить. Да и как поверить было, что будто бы во Франции несколько лет назад, в год смерти Фотия, сожгли заживо на костре крестьянскую девку из Орлеана, поднявшую на врагов своей родины знамя, на котором было написано только одно слово: «Иисус»?… А раньше того возвращавшиеся из Святой Земли на остров Валаам паломники рассказывали, что на их глазах в Праге сожгли на костре проповедника Иоанна Гуса [95] …сожгли на костре проповедника Иоанна Гуса…- Ян Гус (1371 – 1415), вдохновитель народного движения в Чехии против немецкого засилия и католической церкви; он требовал возвращения к принципам раннего христианства, уравнения в правах мирян с духовенством, за что был осужден Церковным Собором в Констанце и сожжен. , а на следующий год еще и Иеронима пражского [96] …на следующий год еще и Иеронима пражского.- Меродам Пражский (1380-1416), чешский реформатор, ученый, сподвижник Яна Гуса; выступал против католической церкви, осужден как еретик и сожжен. . Говорили, что у латинян давно стало делом обычным предавать несогласных смерти сожжением прилюдным на костре. Слушая рассказы паломников, княжич Василий так разрыдался, что Софье Витовтовне пришлось позвать к нему византийского лекаря. Бояре, щадя малолетнего, начали подмигивать паломникам: дескать, скажите, что все это неправда. Те же намеков не поняли и прибавили еще более невероятное: будто бы зрители, в их числе и дети, преспокойно созерцали те казни, а одна старушка будто бы даже подкидывала хворост в пылающий костер, на котором жарился Иоанн Гус, и, видя это, Гус будто бы не только не обиделся, но пожалел ее, сказав: «Святая простота!».

«Не может быть!», «На Руси николи такого не бывало!» – восклицали все, пораженные рассказами паломников, а княжич Василий, хоть и сквозь слезы, но твердо объявил: «И не будет такое на Руси!». Все бояре согласно загудели: «Не будет!» Вот уж воистину святая простота. Забыли московляне, что на Руси и битья кнутом прежде не было – даже за самые большие проступки, вплоть до головничества [97] Головничество – уголовщина, преступление. , а вот татары научили, и стало это наказание обычным. А ослеплять человека – этому просвещенная Византия научила. Теперь вот из Западной Европы обычай новый к самому рубежу нашему подошел. Теперь и на Руси отсталой будут знать: если продался человек диаволу, то хоть и не повинно в том его тело, однако душу из него вынуть никак не удается – только сожжением заживо, чтобы и душу заодно испепелить.

– Смоленск исконно русский город, а властвует там ересь латинская. Доколе Литва будет поганить нашу землю?- вставил молчавший до сих пор Басенок.

Рыжие редкие брови Софьи Витовтовны сердито дернулись:

– Муж мой Василий Дмитриевич очень жаловал Свидригайло, верил ему как князю, преданному Руси, а не Польше. И если покарал Свидригайло несчастного владыку Герасима, то поделом, надо быть.

В палате повисла тяжелая нехорошая тишина.

– Душно! – Василий Васильевич сдвинул оконную раму. Явственней стали звуки московской площади: скрип тележных колес, разговор челядинов, стук плотницких топоров на стропилах обновляемого Архангельского собора.

Юрий Патрикиевич, как всегда, поддержал великую княгиню:

– Иногда, чтобы прийти к добру, приходится становиться на путь зла… Трудно князей судить, ведь своя рука – владыка.

– Вольно собаке и на владыку лаять! – стоял на своем Басенок, и Софья Витовтовна бросила на него еще один гневный взгляд. На открытый спор, однако, не решилась и перевела глаза на сына: почему, дескать, позволяешь дерзость такую боярину?

Василий Васильевич правильно прочитал ее взгляд, но поступил не так, как ждала его мать. Он неторопливо, степенно поднялся на покрытое рытым бархатом престольное возвышение, занял свое великокняжеское место под золотой короной.

– Ошелоумили мы все от дурной вести, галдим невесть что,- произнес он без осуждения, но с прискорбием. Помолчал. И все молчали, ожидая каких-то важных слов от великого князя.- А дело-то не мудреное, обиходное. Раз нет митрополита Герасима, значит, мы вправе послать в Константинополь владыку Иону, которого ведь мы все вместе сгадали митрополитом видеть? Так ведь, все вместе сгадали – со всею моею братиею, со всеми русскими великими и поместными князьями, и с литовской тоже земли господарем – не так ли, матушка?

– Так, так, и с литовскими князьями тоже! – согласно и обрадованно подтвердила Софья Витовтовна.

– И со святителями всей моей земли,- продолжал Василий Васильевич,- со всеми священниками и духовными людьми, с иноками и пустынными отшельниками – со всеми старцами и со своими боярами, и со всею своею землею – со всем православным христианством, не так ли, владыка Евфимий?

– Истинно, истинно, опричь владыки Ионы нет иного местоблюстителя митрополичьей кафедры на Москве! – согласно молвил новгородский архиерей, а про себя подумал: для того эта необыкновенная всеобщность избрания Ионы тебе нужна, что опасаешься ты, как бы не отказал тебе патриарх, да и не прислал бы вместо природного русского митрополита своего грека или болгарина.

В этот же день великий князь продиктовал дьяку две грамоты – патриарху константинопольскому и императору византийскому с просьбой от всей Русской земли поставить в митрополиты рязанского епископа Иону. С этими грамотами, а также с богатыми поминками Иона отправился через несколько дней к берегам Босфора в сопровождении своих бояр и духовенства. В последний час к ним присоединились люди великого князя- посол Василий и толмач Альбергати, которого велели называть Алипием-то ли из-за трудности произношения итальянского имени, то ли по каким-то иным соображениям.

Князь, хотя бы и великий, нуждается в простом человеческом благоденствии и в бесхитростном дружеском участии. В окружении Василия Васильевича были люди столь же знатные и высокоумные, сколь и надежные, преданные. Он знал это, но знал и то, что судьба каждого из них – и любимца матери Юрия Патрикиевича, и ведущих свой род от самого Рюрика князей Ряполовских и Палецких, не говоря уже о менее знатных и влиятельных вельможах- в его безраздельной власти, все они – служилые люди, его, великого князя, люди. Могут ли быть они простосердечными его товарищами? И вопрос такой себе задавать нечего. Один робеет, другой что-то потайное на уме держит, третий макушит, как бы пользу-выгоду для себя извлечь.

Но все-таки были и у Василия Васильевича в Москве ровня- инок Антоний, праведник и подвижник истинно монашеского духа. Шел к нему – безоглядно, говорил с ним – чистосердечно, слушал его – доверчиво.