Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

Федор Басенок выглянул через окно своей боярской палаты и заспешил в крестовую, семейную церковь великого князя с сообщением:

– Народу в Кремле – что пшенной каши в котле. Николи столь большого множества не видывал я!

Василий Васильевич поднялся в повалушу, распахнул створки окна. Верно, не собиралось никогда еще такого многолюдья – нарядно, по-праздничному одетые старые и юные, мужи и жены, отроковицы и млеко сосущие младенцы на руках матерей своих, юродивые и нищие, княжеские дружинники, конные и пешие, монахи, ремесленный люд, крестьяне. И вся эта масса трепетала, колыхалась под напором новых людских потоков, шедших со стороны трех распахнутых ворот Кремля – Фроловских, Боровицких, Никольских. Красное крыльцо великокняжеского дворца было оцеплено дружинниками, а к митрополичьим палатам подхода уже не было.

– Пожалуй, владыка и не сможет попасть в свои покои? – растерянно вопрошал Василий Васильевич.- И как эту… кашу вычерпать?

Юшка Драница, известный своей храбростью и решительностью нижегородский воевода, предложил оттеснить народ силой:

– Неужто вооруженные витязи твои не сладят?

Драницу поддержал Иван Старков, который был наместником в Коломне и приставом при Шемяке, а теперь стал большим боярином:

– Дозволь мне, государь, это возглавить? Хоть и к другому делу я сейчас приставлен, но любой боярин должен по твоему слову в бой идти.

– Если с боем, так увечья могут статься? – поопа-силась Софья Витовтовна.

И Марья Ярославна, вторая великая княгиня, подала свой голос:

– Да еще и в праздник такой, да еще в приезд владыки!

– В таком деле не без этого,- преспокойно отпове-дал Старков.- А лучше, если владыку сомнут?

Великий князь раздумывал. Конечно, бояре эти рьяные вояки – что Юшка, литовский выходец, что Старков, в ком не перебродила еще степняцкая кровь. Дать им княжескую дружину – враз очистят площадь. Но Пасха – не просто праздник, Пасха – праздник праздников. Да и приезд, наконец, владыки – тоже праздник для Русской Церкви, которая по смерти Фотия шесть лет бедствовала без главы.

И уже казалось, что никто из боярского многодумного совета не может ничего стоящего присоветовать, как сказал свое слово Василий Федорович Кутузов. Потомок верного слуги Александра Невского, он и сам не раз уж показал себя истинным болярином, болеющим за великого князя и его державу.

– Есть у нас щиты, кои мы для пешей рати изготовили, а в деле так и не пользовали,- сказал Кутузов, и никто попервоначалу не понял, к чему он клонит.- Всадники, даже без оружия, потоптать людей могут, а пешие вой своими щитами помалу, помалу оттеснят зевак и празднолюбцев, отгородятся щитами, как загораживались, бывало, от татарской конницы.

Теперь все поняли, что придумал Кутузов, и каждый подосадовал на себя, что не его столь счастливое озарение посетило. А Софья Витовтовна подошла близко к Кутузову, коснулась кончиками пальцев серебряных кружев, которыми была расшита камковая брусничного цвета ферязь боярина, словно бы любуясь и удивляясь невиданному рукомеслу, произнесла растроганно:

– Василий Федорович нашел, как все управить. За то благодарствую, награди тебя Бог!

– Кто награждает, тот и карает! – учтиво и со значением ответствовал Кутузов, и глубоко посаженные зеленоватые глаза его весело блеснули от похвалы.

Великий князь послал двух сыновей князя Ивана Оболенского – Василия и Семена – собрать и вооружить щитами молодых дружинников. Оставшиеся бояре облепили окна покоев, а великокняжеская семья поднялась в Набережные сени златоверхого терема. – Верно, что пшенная каша, особенно отсюда, где галки летают,- сказал Василий Васильевич.

Дружинники сноровисто взялись за дело. Они несли перед собой высокие, в рост человека, округлые сверху я остроконечные внизу, окрашенные в червленый цвет щиты, которыми стали оттеснять народ от митрополичьего двора в сторону колокольни Иоанна Лествичника и Архангельского собора,

Толпа волновалась, слышались обиженные голоса, но легкие деревянные щиты, обтянутые козьей кожей, не причиняли людям вреда. Оттеснив всех настолько, что образовался проезд, ратники развернулись лицом к великокняжескому и митрополичьему дворам, образовав из щитов ярко-красный непроницаемый заслон.

Софья Витовтовна в задумчивости отошла от окна:

– Надо бы нам, пожалуй, не Юрия Патрикиевича посылать в Новгород, а Кутузова, больше было бы проку…

– Но, матушка, ты же сама твердила: «Больше некого!»

– Почем знать, чего не знаешь…

Долетел колокольный звон со стороны Арба-ата – это встретила митрополичий поезд церковь Бориса и Глеба.

Ближе трезвон – от церкви Покрова Богородицы в Занеглименье.

Враз все кремлевские звоны ударили, когда проскочила черная крытая повозка Троицкие ворота, обогнула Красное крыльцо великокняжеского дворца через живой, охраняемый красными щитами проезд, а возле митрополичьего двора остановились взмыленные кони перед стройными рядами московского духовенства: встречали владыку епископы и архимандриты, иереи и диаконы, игумены и чернецы с иконами, хоругвями, святыми мощами, дароносицами, потирами. Но ни возгласов, ни славословия, ни псалмов и молебных правил нельзя было разобрать – все звуки подавлял сплошной медноволновый гул.

Проворные бояре раскатали ковровую дорожку, открыли дверцы колымаги. Тут их сменили церковные служки, помогая сойти на землю, подали посох и с двух сторон начали опахивать владыку рипидами из павлиньих перьев. Выражая духовную радость и прогоняя духов тьмы, иереи и диаконы кадили столь усиленно, что сквозь ладанный дым не рассмотреть было лица владыки, только по одеянию его ясно, что не просто архиерей, но – митрополит: фиолетовая мантия со скрижалями – крестами и иконами, символизирующими Ветхий и Новый Заветы, а поверх – омофор, показывающий, что носитель его являет собой образ самого Христа Спасителя и несет такое же попечение о вверенной ему пастве, как Господь о всех людях.

– Дождались, слава Тебе, Боже Всемилостивейший! – крестясь, проговорил великий князь.

Софья Витовтовна, стоявшая у крайнего проема, подслеповато щурясь, строго вглядывалась в происходившее внизу. С недоумением повернулась к сыну, хотела что-то сказать, еще раз всмотрелась пристальней и, ахнув, отпрянула от окна:

– Свят! Свят! Это же не Иона!

– Как? Да ты что, княгиня?

– Не может быть того!

– Почему не Иона, батюшки-светы?

– Кого же это принесло к нам?

Растерянный шум среди стоявших в сенях остановил Василия Васильевича, который уже направлялся к выходу в великокняжеском облачении для встречи перво-святителя. Он бросился к проему и остолбенел: золотая митра с зубчатым венцом на голове не Ионы, а владыки неведомого. Ставленник же московский как в Византию отправлялся в черном клобуке, так в нем же и вернулся – идет за митрополитом смирно в свите.