Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— А ты соображаешь, как стрелять по вспаханному полю? Пули ведь могли бы и рикошетом убить кого-нибудь! Я дал солдатам нужный прицел: в этих делах я толк знаю, — смеясь говорил Тержуманов. — Ну, теперь мы их проучили. Видал, как на колени падали, как животные…

Балчев молчал. Что-то мучило его, заставляло раскаиваться. Вместо удовлетворения он испытывал глухое недовольство и злобу. «Если бы мы их хорошенько отдубасили, было бы лучше. Тупоголовый, рабский народ. Готов умереть, но вразумить его нельзя», — думал он, устремляясь вперед и не слушая Тержуманова. Впервые он усомнился в действенности применяемых им мер.

Деревенские собаки, встревоженные пулеметной стрельбой, громко лаяли во дворах. Из калиток, с чердаков выглядывали крестьяне, следя за удаляющимися солдатами. Освобожденные симановцы возвращались в свои семьи, встречаемые радостными возгласами. Стадо коз, подгоняемое пастухом, поднимало на дороге пыль. Взошло солнце, и в чистой синеве небес засияли верхушки тополей.

— Надо связаться с майором и решить, что делать с теми, что заперты в школе, а тогда двигаться в Горни-Извор, — сказал Тержуманов, когда они подъехали к общине. — Я полагаю, надо послать кого-нибудь из здешних туда, пускай расскажет, что всех, кто сдался добровольно, мы освободили. Своего рода доказательство, понимаешь?

Балчев не ответил. Скверное настроение угнетало его. Он заметил, что навстречу им едет верхом один из его унтер-офицеров, которого он назначил квартирьером, и попридержал коня.

— Господин ротмистр, разрешите доложить. В верхней части села из одного сарая слышен стон. Все время охает кто-то… Должно быть, раненый мятежник, — Сообщил унтер-офицер, подъехав ближе и отдав честь.

— Возьми двух солдат и проверь, кто там. Как ребята?

— С ними все хорошо, а вот лошади у нас без овса, господин ротмистр. Придется взять у крестьян.

— Ну, ступай. Потом доложишь мне, — сказал Балчев.

Его поглотили заботы об эскадроне. Часть людей расположилась лагерем в полукилометре от села, остальные, вместе со взводом Тержуманова, были расквартированы в деревне. В общине Балчев дожидался связи со Звыничевом, где находился пехотный батальон майора Гологанова. Он нервно расхаживал под низким навесом и уже совсем забыл об унтер-офицере. «Что ж, пускай меня отзовут. Поскорее оы убраться отсюда, раз никто не хочет пачкать руки. Ну что за племя! Все бегут от ответственности, а государство пусть, мол, управляется само. Подлецы!» — рассуждал он, поглядывая на площадь в ожидании какого — нибудь местного начальства — сделать внушение. Голос вахмистра заставил его вздрогнуть.

— В сарае действительно нашли раненого, господин ротмистр. Какой-то учитель. Что прикажете делать?

— Где унтер-офицер?

— Он здесь, за домом. Ждет.

Балчев вышел из-под навеса и зашагал вдоль стены.

— Немедленно пошли солдата за этими дураками из общины, иначе я прикажу арестовать их и отправлю связанными в город. Уже седьмой час, а они все спят!

Вахмистр подозвал солдата, который поил лошадей у чешмы, и передал приказ. Балчев сел на коня и поехал с унтер-офицером к верхнему краю села.

— Мы нашли его в сарае, господин ротмистр, и вынесли во двор. Соседи говорят, руководил восстанием в здешних селах. В грудь ранен, не жилец уж на этом свете, — сказал унтер-офицер, когда Балчев спросил, кто такой этот раненый.

Через высокий, из толстых прутьев плетень во двор заглядывали несколько женщин и детей. Дом стоял в глубине, перед воротами скамейка, дальше пустырь и тупик. Подъезжая, Балчев услышал женский плач и крики. В соседнем дворе хрипло лаяла собака.

Балчев соскочил с коня и прошел через открытую калитку в воротах. Во дворе перед двухэтажным домом, побеленным известью, возле кустиков самшита, окаймляющих маленькую клумбу, где желтели настурции, пестрели разноцветные астры и георгины, лежал раненый. Вокруг него толпилась люди: два солдата, братья с женами, несколько соседей и соседок. Мать, сгорбленная старуха, в черном грубошерстном сукмане, повалившись на землю, уткнулась седой головой ему в ноги и оплакивала его тихим обессилевшим голосом. Высокий крестьянин лет шестидесяти (видимо, его отец), с трудом переставляя ноги, ходил возле дома, засунув руки за пояс, и вздыхал. Оба брата, крепкие здоровяки, большеголовые, с туповатыми лицами, держа руки в карманах штанов, смотрели не на раненого, а куда-то в сторону. Увидев Балчева, солдаты откозыряли и вытянулись в струнку, а старуха завыла.

Раненый лежал на одеяле, на котором его принесли из сарая. В густых волосах запутались соломинки. При появлении Балчева он попытался приподняться на локтях, но не смог. Голова его, поддерживаемая подушкой, качалась, как маятник, мелкие капли пота покрывали бледное, бескровное лицо. Запекшиеся губы что-то прошептали, в больших карих глазах появилось горькое, даже насмешливое выражение, поразившее Балчева. По руке раненого ползла пчела.

— Не давайте ему воды. Если он попьет, ему станет хуже, — сказал один из солдат, увидев, что сноха вынесла из дому глиняный кувшинчик.

— Он ведь и без того уж отходит. На, пей, браток, — сказал один из братьев и сунул раненому носик кувшина в рот.

Раненый попил, взгляд его опять остановился на Балчеве, и Балчев еще раз попытался разгадать выражение его глаз. В них за страданием и горечью проступало что-то светлое, даже по-детски восторженное, примиренность и вместе с тем гордость, словно тот видел нечто такое, чего не видели другие. В этом взгляде Балчев вдруг снова прочитал иронию и даже насмешку. Сноха, принесшая кувшинчик с водой, отошла в сторону. Вторая, спрятав под фартуком руки, тупо уставилась в землю. Старый крестьянин продолжал ходить возле дома.

— Как тебя зовут? Где ранили? — спросил Балчев.

— Йоно Нишков, Нишковы они… Он здешний учитель, — отозвалась одна из женщин.

— Он был председателем ихнего революционного комитета, гос-дин ротмистр. Его ранили вчера и привезли сюда на повозке. А эти спрятали его в сарае, — объяснил один из солдат.

— А что нам было делать, господин офицер? Ведь брат он нам. Сколько раз мы ему говорили, чтоб оставил эти скверные дела. Сам себя жизни лишил. Вона — отходит, и до обеда не доживет. Поглядите, какая у него рана в груди, — сказал один из братьев, приподняв покрывало, которым был прикрыт Нишков, и показав пропитанную кровью повязку.

— И чего только мы ему не говорили, господии капитан. Никакого внимания. Ведь он ученый!.. А мы, видишь ли, люди темные, ничего не смыслим. Сгубил он нас теперь, навлек беду и на нас и на чужих людей, что жить его умом вздумали, — отозвался второй брат.

Балчев глядел на них исподлобья. Очевидно, они не столько думали об умирающем брате, сколько о грозящем им наказании за то, что его спрятали.