Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Целые сутки Христина бредила наяву. Глаза eev горящие синеватым светом, глядели весело, руки непрерывно шевелились и подгибали края одеяла. Она говорила не умолкая, плакала, смеялась. Приходилось силой удерживать ее, потому что она все время хотела соскочить с постели и бежать в гостиную, где, как ей казалось, все еще лежат покойники. Она была уверена, что видела их, но не помнила, когда это произошло. А когда опасность, вызванная родильной горячкой, миновала, она заснула, и проснулась на следующий день, вступив на спасительный берег жизни, и увидела свою мать, постаревшую, высохшую за эти три дня, ставшую прозрачной от горя. Увидела и, собрав все силы, вцепилась в нее…

Дом еще сохранял запах ладана и лекарств; он казался совершенно пустым; словно ливневый поток прокатился по нему, и теперь его окружал оголенный и онемевший мир. Христине нужно было время, чтобы прийти в себя и примириться с мыслью, что Костадин мертв, — он, такой живой и, крепкий, ведь он просто не мог умереть… «А-а-а, — тихо повторяла она, удивленно, не веря этому. — Как это может быть, как?» И бросалась на подушки и лежала неподвижная, бесчувственная, уставившись в одну точку…

В эти дни Манол не открывал лавку, ни разу даже больших ворот не отворил, все ходили на цыпочках, и только гончие, почуяв смерть, невыносимо выли по вечерам возле полных свежего зерна амбаров. Христина слышала их, лежа рядом с матерью — старая В лае вица спала теперь на их осиротевшем супружеском ложе. Никто другой не заботился так хорошо о ней, и никого другого она не хотела видеть. Манол и старая Джупунка редко бывали тут. Осунувшийся и напуганный, Манол словно стыдился ее, так же как и она стыдилась его. Джупунка была полностью поглощена заботами о душе сына, Цонка — безропотная и смиренная — тупо, без малейшего выражения страдания воспринимала происшедшее, возможно, втайне даже радуясь тому, что большая часть доли Костадина достанется теперь им. Райна готовилась к отъезду и теперь чаще заходила к снохе; вся в черном, с опухшими усталыми глазами, она бесцельно слонялась по дому, дожидаясь, пока мать поведет ее к свежей могиле, чтоб поплакать вместе с нею. Только Янаки, как всегда, был услужлив и мил. Старая Влаевица посылала его к себе домой покормить поросенка и кур или же заглянуть в закрытую бондарную матерскую, ставни которой были сплошь оклеены свежими некрологами. Пока только он один поддерживал прервавшуюся связь между обоими домами — домом Джупуновых, который смерть не оставила без мужской силы и ума, и лишенным опоры домом Влаевых с двумя женщинами, одна из которых уже была на пути к могиле.

В эти дни с отцом и Антоанетой приезжал выразить свои соболезнования посаженый отец Александр Христакиев — на редкость заботливый, сердечный и вежливый; Он пожал Христине руку с искренним сочувствием и такой теплотой, что заставил ее расплакаться; заходили Никола Хаджидраганов, Даринка, несколько офицерских жен — Христининых приятельниц, которые впредь явно не собирались водить с ней дружбу, потому что, после того как она родила мертвого ребенка, ее положение в обществе уже не могло оставаться таким, как прежде. Обостренным чутьем Христина угадывала в их глазах эти мысли и постепенно начала понимать, что ее ждет. Жизнь расщепилась надвое — счастливое прошлое со всеми надеждами осталось за неожиданно разверзшейся пропастью, а будущее тонуло во мраке. Мир был болен, больна была осень, которая каждый день сбрасывала с яблонь листву, болен был дом Джупуновых и его обитатели. Все как-то чуждались друг друга, избегали глядеть друг другу в глаза, опасаясь, как бы кто не заговорил о том, что с недавних пор поселилось в их доме.

После третин Джупунка настояла на том, чтобы ее отвезли в ближний монастырь — она хотела отслужить торжественную панихиду по Костадину и его тестю. Она выехала на заре в сопровождении Янаки и Цонки, поскольку сватья ее не хотела разлучаться с Христиной.

Пролетка Джупуновых въехала в просторный монастырский двор перед самым началом утренней службы. В этот день был престольный праздник и монастырь был полон крестьянок — родных и близких убитых и арестованных повстанцев. Джупунка была поражена, увидев, сколько женщин в черных косынках сидят на ступенях лестницы и на галереях. Она не ожидала застать здесь так много прихожан. В молодости она часто ездила сюда с мужем, особенно летом, в большие праздники, потому что этот монастырь хранил тайну, которую Джупунка хотела унести с собой в могилу и которая после гибели сына снова приобрела для нее особое значение… Спустя несколько месяцев после свадьбы с Димитром Джупуновым она узнала, каким образом разбогател бывший слуга хаджи Драгана. Оказалось, незадолго до того из Анатолии прибыл какой-то турок на розыски зарытых им во время войны денег. Он связался с Д жупу новым, поскольку золото было зарыто в саду его хозяина. Когда турок доверился Димитру, за каким делом прибыл, и предложил ему войти с ним в долю, тот согласился. Некоторое время спустя турка нашли убитым в том же саду — он был зарублен топором. Страшная правда, которую Джупунов не открыл жене, но косвенно подтвердил, изъявив желание стать ктитором монастыря, теперь снова овладела сознанием Рады Джупуновой. Богатство было приобретено через смертный грех, и бог наказал ее убийством К ос та дина — турок мстил за себя с того света. Она, всю свою жизнь упорно отражавшая атаки собственной совести, была сейчас подавлена и напугана. По дороге в монастырь она припоминала все новые и новые подробности той поры, потонувшей в ее памяти, извлекала их одну за другой, чтобы таким образом проникнуть в сущность господнего возмездия и, если возможно, искупить грех и успокоить молитвами свою совесть. Вспомнилось ей, как в один зимний день, лет двадцать тому назад, она приехала сюда, чтобы передать монастырю ковер по случаю выздоровления Костадина. Мальчик тяжело болел той осенью опасной дизентерией, и Джупунова дала обет поднести монастырю дар, если ребенок выздоровеет. Этот день предстал сейчас перед ее глазами во всех подробностях — блестящий, режущий глаза снег, обледенелые, ослепительно сверкающие вершины Балкан, новые черги, которыми устланы сани, маленький К оста, сидящий между нею и отцом, закутанный в овчину, лежащий на коленях у них троих тяжелый красный ковер — и эта давнишняя картина, ожившая в ее памяти, наполнила глубоко запавшие глаза слезами. И сейчас, как тогда, проехали они через высокие ворота с иконой святого Николы, и сейчас остановились в том же углу двора, где здоровый ребенок с раскрасневшимися на свежем воздухе щечками удивленно разглядывал картины Страшного суда на стенах монастырского храма.