Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Если болен, сходи к врачу, — сказал Георгиев.

Анастасий засмеялся.

_ Ничего, скоро все пройдет, да и кто станет осматривать меня в такое время? Доктора теперь ложатся спать с курами. Я про убийство узнал в полдень. Нет, не в полдень, раньше, мне Сандев сказал, когда я ходил к нему за книгой. Хорошо, что я заболел, а то и меня впутали бы в это дело, как Кондарева, — шутливым тоном заключил он, и в голосе его прозвучала нахальная нотка.

Кольо казалось, что Анастасий похож на человека, который собирается прыгнуть в холодную воду, дрожит от страха и, не желая, чтобы другие заметили, как он дрожит, нарочно говорит о воде.

Георгиев продолжал стоять, опершись рукой о стул, всем своим видом показывая, что присутствие гостя ему неприятно. Но Анастасий или не замечал, или не хотел замечать этого.

— Говорят, он завещал городу миллионы. В таком случае Кондареву и его товарищу нужно поставить памятник, потому что не доктор, а они благодетели К. Если бы не они, Янакиев оставил бы все деньги служанке или просто все досталось бы наследникам. Представьте себе, идет он по улице, падает кирпич — и прямо ему на голову. Тоже смерть, а результаты различные. Есть ли в этом логика? Еще какая! Это экспроприация в пользу общества. Не так ли, бай Антон? — Анастасий стукнул себя по колену.

Учитель нахмурился.

— Сам знаешь, что не так. Ты болен, иди-ка ложись. Какую книгу тебе дать?

— Я пойду, господин Георгиев, — сказал Кольо и поднялся.

— Сиди! Мы с тобой еще не кончили. Подожди, я зажгу лампу, вот только дам ему книгу. Нет, нет, мальчик, я тебя не пущу, — испугался Георгиев.

Кольо растерялся. Если их оставить вдвоем, Георгиев может сказать Анастасию, что он узнал его прошлой ночью. Стоит учителю произнести одно только слово, и Кольо окажется в тяжелейшем и абсолютно безвыходном положении. Эти мысли заставили его снова сесть. Ни в коем случае нельзя оставлять их одних. Он должен дождаться ухода Сирова и заявить Георгиеву, на этот раз вполне категорически, что совсем не уверен, был ли это Анастасий. Что если и показался ему тот человек похожим на Анастасия, то только ростом. Это единственное сходство, и, значит, ни о какой уверенности и речи быть не может. Кроме того, Анастасий не может быть убийцей, если он со вчерашнего дня болеет. «Хорошо я сделал, что не ушел», — с удовлетворением подумал Кольо, отвернувшись к шкафу и избегая смотреть на анархиста. Но уголком глаза он все же видел, что Анастасий все время ощупывает средний палец на правой руке. Кольо знал, что на этом пальце у него крупный свинцовый перстень. Со своего места, да еще в сумерках, Кольо не мог видеть самый перстень, но на него произвело впечатление, что Анастасий дважды поспешно прятал правую руку, а когда заметил, что и Кольо на нее смотрит, сунул ее в карман брюк. Все это произошло при полном молчании за какие — нибудь две-три секунды.

— Хочешь Чехова? Тебе надо что-нибудь полегче, раз ты болен, — сказал Георгиев.

— Чехова? Ладно, это неплохо, я его мало читал.

Учитель быстро вытащил книгу и еще быстрее запер шкаф.

— Иди ложись, ступай! И самый крепкий человек может разрушить здоровье, если не будет беречься.

Анастасий взял книгу левой рукой. Взглянул на Кольо. Его тонкие губы раздвинулись, блеснули в сумерках зубы, но в глазах было видно страдание.

— Ну, юноша, как идет учение? — спросил он полушутливо, полустрого, как взрослые говорят с подростками. — Есть в дневнике двойки?

— Сейчас каникулы, господин Сиров, — кротко ответил Кольо.

— Ах да, я и не сообразил… Иногда мне снится, что я ученик, держу экзамены, а совсем не готов и все удивляюсь, как это так, ведь я давно кончил… Ну что ж, мне, пожалуй, пора уходить?

Вопрос был адресован учителю.

— Иди, иди, лечись, — сказал Георгиев.

— Видно, значит, что я болен! Сильно заметно, что меня лихорадит? Вот, смотрите, я не дрожу, даже и рука не дрожит, а дрожь все-таки есть. — Анастасий протянул все ту же левую руку. — Прошлой ночью меня схватило, то есть еще с вечера. Согрелся и уснул. А утром опять началось. Наверно, малярия. Плохо, что действует на настроение, на здоровье-то мне наплевать.

По всему было видно, что гость не собирается уходить. Он даже поудобнее устроился на миндере и попросил у Георгиева сигарету, которую, однако, не закурил. — а знаешь, бай Антон, жалко, что я не адвокат. Я бы взялся бесплатно защищать Кондарева и его товарища. Итак, есть два тезиса: или убили, или не убивали. Возьмем второй — не убивали. Тогда, черт побери, выпустите их на свободу! Первый — убили. Но тогда им надо целовать руки, как благодетелям. Вывести их на площадь, и пусть все горожане целуют им руки, как митрополитам. Это был бы самый справедливый приговор, какого мир еще не видывал. Тогда я откажусь от анархизма. Ха-ха-ха!.. Произойдет бескровная революция, попы тут же сбреют бороды, а богачи попрячутся по своим норам. Какое огромное значение может иметь правосудие! — воскликнул Анастасий в болезненном порыве вдохновения, не обращая внимания на сидящих как на иголках собеседников. — Да этак можно в какие-нибудь пять дней преобразовать мир, перевернуть его во имя разума вверх ногами. Эх, почему я не адвокат!.. Я бы такую речь закатил в суде! Юристам пришлось бы забраться под стол, а Фемиде — снять с глаз повязку…

Он злобно взглянул на учителя, словно лишь сейчас заметил, что тому не терпится освободиться от его присутствия.

Георгиев беспокойно топтался возле стула. Кольо вертел в руке фуражку. Наступило молчание.

— Прощайте, — сказал Анастасий, подымаясь с миндера. — Ты сегодня скучен, бай Антон. Или, может, я вам помешал?.. Ничего, мы наш разговор еще продолжим. Прощай и ты, юноша, мне и вправду надо полечиться. Знай сверчок свой шесток.

Он вышел из комнаты, не подав руки, ожидая, что учитель, как обычно, проводит его до калитки. Но Георгиев не двинулся с места. Анастасий уже закрыл за собой дверь, но тут же вернулся.

— На прошлой неделе я потерял свой перстень. Привык к нему, и без него мне как-то не по себе. Может, обронил его где-нибудь у вас? Я, кажется, последний раз был здесь в пятницу? — спросил он, показывая свою правую руку.

— Будь он здесь, жена давно бы его нашла, — ответил Георгиев.

— Ну ничего, черт с ним!

Когда дверь наконец закрылась за ним, Георгиев обеими руками схватился за голову.

— Он это, он и никто другой! — И кинулся опускать на окнах занавески.

— Но ведь он болен, господин Георгиев, вы же видите! Нет, это не он, теперь я все вспомнил и вижу, что ошибся. Совсем не он, тот был гораздо выше, — сказал Кольо.

Георгиев торопливо зажег лампу.

— Ты что, утешить меня хочешь? Или и вправду не уверен? Дай бог, дай бог… Как всякий человек с воображением, и главное с воображением литературным, я возможно, склонен к преувеличениям, но именно поэтому очень ясно, как через лупу, воспринимаю все подробности. Дай бог, чтобы я ошибался. Буду доволен, счастлив буду, но это долго не протянется. Шила в мешке не утаить, мой мальчик, у лжи короткие ноги.