Наоми Френкель - Дом Леви

– Что будет, Эдит? – спрашивает Гейнц.

– Увидим, – говорит Эдит, – поживем и увидим.

Она освобождает свою руку из руки Гейнца:

– Надо помочь Эмилю освоиться в нашем доме.

Гейнц застывает на своем месте.

– Что ты хочешь этим сказать, Эдит?

– Если Эмиль не найдет здесь своего дома, дом этот перестанет быть и моим.

Гейнц стоит напротив Эдит, взгляд его пронзителен и хмур:

– Нет, Эдит, ты второй раз не оставишь свой дом. Я тебе запрещаю!

– Ты запрещаешь? – Эдит пытается превратить это в шутку. – Может, разрешишь мне спросить, в какой роли ты запрещаешь мне?

– В роли главы семьи, Эдит.

– Ты… Глава семьи? Ты что, сошел с ума, Гейнц?

Гейнц кладет руку на ее плечо, и плечо сжимается.

– Отец болен, Эдит, тяжело болен.

Эдит поднимает голову и устремляет на него испуганный взгляд. Гейнц печально улыбается.

«Насколько он сейчас похож на отца», – проносится в ее голове неожиданная мысль. Гейнц чувствует под своей рукой, как дрожат плечи Эдит, словно от боли.

– Оба мы старшие, Эдит. На мне и тебе вся ответственность.Мы должны стоять на страже нашего дома, Эдит.

Эдит не отвечает. Лицо ее недвижно и глаза окаменели. Гейнц гладит ее волосы.

– Эдит, если Эмиль действительно захочет жить в нашем доме, как член семьи, я приму его без единого слова. Любую помощь окажу ему, Эдит, здесь, в доме, да, Эдит… Но я не верю, что такой человек, как он, в наши дни захочет связать свою судьбу с судьбой еврейской семьи.

– Ты ошибаешься в нем, Гейнц.

– Надеюсь, что ошибаюсь.

– Смотри, – вскрикивает Эдит, – мы сидим в темноте.

Она вскакивает и зажигает свет.

Гейнц торопливо берет в руки чашку и пьет остывший кофе. Эдит возвращается в кресло и начинает жадно есть компот из слив, словно ее внезапно атаковал голод. Лицо ее утомленно, но руки нервно носятся между посудой на столе. Гейнц смотрит на ее руки, порхающие от тарелки к тарелке, как птицы, крылья которых сожжены.

Слышится стук в дверь, и оба вздыхают с облегчением. Кетхен пришла убрать со стола и сообщить госпоже Эдит, что уважаемый господин просит ее поужинать с ним. Войдя, Кетхен оставила дверь открытой, и из соседней комнаты – комнаты Иоанны – доносятся голоса детей, громко спорящих друг с другом.

– Глупости, – визжит Бумба, – я тебе говорю, что нет на небе ни Бога, ни ада, ни рая. Там только есть облака.

– Откуда ты знаешь? – визжит в ответ Иоанна. – Ты был там?

– Это известно!

– Кто тебе это сообщил?

– Отец. Сегодня я говорил с ним обо всем этом, и он сказал мне…

– Повтори точно, что сказал тебе отец.

– Ясно, что Бога нет.

– Глупец! У отца есть книга на языке Бога, книга бабушки, и если есть язык Бога, значит, и есть Бог.

Эдит и Гейнц слушают и смеются. Кетхен забирает посуду, выходит и закрывает дверь. Голоса детей исчезают.

– Если у тебя есть желание поужинать с отцом, ты должна побеспокоиться о наряде.

Эдит встает и начинает расплетать косы. Волосы ее рассыпаются золотыми волнами. Гейнц встает с места, подходит к Эдит, гладит ее волосы.

– До чего ты красива, Эдит.

Эдит возвращает ему обворожительную улыбку.

– Может, пойдешь со мной к отцу, Гейнц? Вместе спустимся к нему в кабинет. Он будет очень рад.

– Нет, нет, – отметает Гейнц решительным жестом это предложение. – Вечером я хочу выйти. Целыми вечерами я сидел здесь один.

– А-а, – смеется Эдит, – забыла, что сегодняшний день предназначен для радостей. И куда же ты?

Эдит шаловливо подмигивает Гейнцу, но он остается серьезным.

– Помнишь ли ты моего друга студенческих лет – Эрвина Копена?

– Конечно, помню. Был таким веселым парнем.

– Сын у него родился, у моего веселого друга. И я иду его поздравить.

– Если так, то до свидания, Гейнц.

– До свидания, маленькая сестренка.

Гейнц берет ее голову в ладони и целует ее. Она его маленькая сестра, и у него сильное желание спуститься с ней в сад, и играть на осеннем ветру, как в детстве. Ему тогда было семь лет, а ей – пять. Игрались они между грядок клубники, а по саду гуляли мать и отец. Высокий отец нагнулся и подал матери созревшие ягоды. Мать улыбалась отцу. В тот год случился у Гейнца первый кризис в его молодой жизни: неожиданно понял, что не он занимает первое место в сердце матери. Он увидел гуляющих между грядками клубники мать и отца. Непонятно почему, он выхватил мяч из рук Эдит. Эдит боролась с ним. Он ударил ее, а она его укусила. Плач Эдит испугал родителей. Мать обняла плачущую дочь.

– Ты ударил ее, Гейнц?

– Да, – ответил он и показал на своей руке ее укус.

– Гейнц, как ты смог это сделать? Она же женщина, Гейнц, а женщинам не причиняют боли. Оберегай ее, Гейнц!

– Я рад, что ты вернулась домой, Эдит, я очень рад.

– Да, Гейнц, хорошо быть дома.

Они поднимают головы и с легкой грустью улыбаются друг другу.

Солнце сияет во всю силу, дома белеют на глазах от его усиливающегося сияния, сверкают красными крышами на радость прохожим. Послеполуденный час. В своей комнате стоит Белла, прижимаясь лбом к стеклу окна и глядя на маленькую церквушку напротив. «Доктор Блум еще спит, ему звонить нельзя. Может, через час-два. Подожду».

Белла отходит от окна, садится на белый стул у белого стола, оглядывает белую комнату, и не знает, куда поплывут ее мысли. Филипп… нет! Молодежное Движение… И все их подозрения в отношении ее?..

Испуганно она встает и выходит из комнаты. В квартире тишина. Отец и мать погружены в полуденный сон. Белла осторожно открывает дверь в столовую. Здесь царит сумрак. Занавеси опущены. На диване спит отец. Лицо его закрыто утренней газетой, свистящее дыхание приподымает газетный лист. Белла прикрывает дверь и переходит в гостиную, роскошно обставленную, являющуюся гордостью матери. Здесь тоже опущены занавеси, и слабый свет просачивается в щели. На красной софе возлегает мать, на щеке ее узор от цветка на подушке, на которой покоится голова матери.

– Ты почему не спишь? – с упреком говорит ей мать. – К твоей зеленой физиономии нет лучшего лекарства, чем сон.

Белла бросает быстрый взгляд на бронзовые часы в виде красивой девушки, стоящие на пианино. Часы, кажется ей, стучат в ее пупке. «Еще рано звонить. Доктор еще спит». Рассеянно смотрит на стену, украшенную большим портретом: мужчина с пышными усами, в широкополой шляпе, с весьма довольным видом улыбается Белле. Она бесшумно ступает в кухню. Служанка оставила на столе корзину с покупками. Рыба прыгает в ней, выбиваясь из последних сил. Белла бежит к кухонному окну, прижимает горячий лоб к стеклу, чтобы его охладить.

Белла трется лбом о стекло. За ее спиной рыба бьется об стол. Белла затыкает уши и бежит в свою комнату. Снова садится на белый стул у белого стола, оглядываясь по сторонам, как мышь в ловушке, пытающаяся сбежать. Нет в комнате ничего, чтобы, хотя бы немного обрадовать ее. Давно она унесла дорогие ей вещи в Дом Движения. И оттуда ничего не взяла с собой сюда. Даже любимые ее книги и альбом фотографий оставила там. Теперь одиноко и отчужденно сидит она в белой комнате. Глаза ее блуждают в поисках чего-то, что может отвлечь ее от самой себя. «Чемодан! », мелькает мысль, «Еще не разобрала чемодан». Бежит в угол, к огромному чемодану. Он почти пуст. Всего-то немного одежды. Смешон был тогда Джульетта, предложивший ей понести чемодан, боясь, что для нее он будет тяжел. Не знал, что в нем почти ничего нет. Она постеснялась попросить у товарищей чемодан поменьше, или рюкзак. Утром тайком покинула Дом Движения, дождавшись, пока все разойдутся по своим делам.