Франц Энгел - Мера Любви

Вести о поимке Гильберта и его банды пришли в Силфор на удивление скоро. Они были схвачены после неудачного нападения на один из хуторов в округе Атертона, не далеко удалось им уйти. Глашатаи графа Честерского прокричали по всему городу, что в пятницу сразу после мессы в кафедральном соборе граф будет творить правосудие над убийцами и разбойниками, шайкой бывшего мыловара Гильберта.

Накануне де Бельвар прислал к Джованни Арнуля, подготовиться к суду. Джованни выпытал у него все, что тот знал, а знал он не слишком много. В поимке разбойников он самолично участия не принимал, слышал только, что одного из них убили на месте. Когда же Гильберта с подельниками привезли в Стокепорт, они сразу во всем сознались, так что испытания водой не понадобилось. Они рассказали под клятвой, как зарубили топорами семью Дункана и бывшую жену Гильберта, как потом подались в разбойники. Кроме них на суд привезут и Эрнольда, сообщил Арнуль: «Этого бестию тоже нелишне будет вывести на чистую воду». Граф решил осудить виновных не в своем замке, а в городе, перед силфорцами. «Ибо правосудию должно свершаться публично, ради назидания!» важно провозгласил Арнуль . Сам де Бельвар был вполне благополучен, рана его уже почти не беспокоила. Он передавал Джованни привет.

Утром граф прибыл к мессе с внушительной свитой, при богатом вооружении, в роскошном кольчужном кафтане со знаком креста на груди. Рыцари охраняли преступников, лежащих связанными на телеге, и мрачного Эрнольда, которого тоже скрутили из-за его непокорного нрава. Церковь святой Девы Марии Силфорской с раннего утра была заполнена нетерпеливыми горожанами, она, ввиду своих скромных размеров, не в состоянии оказалась вместить в своих стенах всех желающих, поэтому многим, особенно пришедшим на суд из окрестностей города и не занявшим мест заранее, оставалось довольствоваться тем, что происходило на площади. При появлении графа народ разразился приветственными кликами, мольбами о восстановлении справедливости и проклятиями убийцам. Джованни с канониками встречали де Бельвара на церковной паперти. Служители Бога церемонно поприветствовали служителя правосудия и, пропустив графа вперед, прошли в собор для мессы, обвиняемых же оставили дожидаться снаружи.

По окончании службы Гильберту со товарищи и не перестававшему возмущаться Эрнольду, утверждавшему, что это ох как несправедливо, держать его за преступника, развязали ноги и втащили одного за другим в собор. Горожане внутри церкви встретили обвиняемых злобными выкриками и плевками. Их поставили, окружив охраной, поодаль, напротив богатого кресла, вынесенного для такого случая из сакристии, на котором восседали де Бельвар во всем своем блеске и Джованни в облачении. Бывший мыловар Гильберт единственный держался прямо, глядел с вызовом и старался не подавать виду, что напуган, прочие же горе-разбойники не в состоянии были скрыть свой страх перед ожидавшей их расплатой. Один тихо выл: «Отпустите меня, я не хотел», другой бормотал что-то похожее на молитву и время от времени принимался умолять всех и каждого простить его, грешного, третий молча трясся от ужаса. Громкоголосый Арнуль призвал всех к тишине и развернул перед собой красивый пергамент с графской печатью, содержащий формулы приговора на латыни, которую Арнуль по ходу дела переводил на местное наречие, ибо прекрасно знал, что говорить.

— Великий король Вильгельм I пожаловал первому графу Честера — Гугону и его преемникам Чесгерский палатинат в свободное владение, чтобы маркграф Честера держал отныне и на веки это графство своим мечом, как король держит королевство Английское своей короной. И равно как в Английском королевстве убийство и разбой являются преступлениями против величества господина короля, так и в Честерском палатинате убийство и разбой являются преступлениями против достоинства господина графа Честера. — Арнуль выдержал приличествующую данному моменту паузу. — Представшие сейчас перед лицом господина нашего епископа Силфорского Иоанна и господина нашего графа Честерского Вильгельма преступники, — Арнуль перечислил поименно и с указанием, откуда они родом и каковы были ранее их мирные занятия, всех участников банды бывшего мыловара Гильберта. — Все до единого сознались под клятвою, что это именно они лишили жизни ни в чем не повинных поселян: свободного держателя Дункана, сына Годрика, его законную жену, его чад и домочадцев и Беатрису, дочь Эрнольда, единокровную сестру жены Дункана. Также все они до единого сознались под клятвою, что впоследствии, свершив это ужасное деяние, они занялись разбоем на землях владетельного графа Честерского, не щадя ни звания, ни пола, ни возраста. — Арнуль набрал побольше воздуха в легкие. — А также, Эрнольд сын Фулькона, свободный держатель, обвиняется в недоносительстве относительно преступных намерений его бывшего зятя, Гильберта сына Герарда, кои намерения были ему прекрасно известны от самого Гильберта.

Арнуль чинно свернул пергамент и обратился к осужденным: — Можете сказать перед честным собранием, что имеете сказать.

— Старикан не то чтобы просто знал, что я хочу убить эту мерзкую бабу, его дочурку. Он мне сам все дело и присоветовал, — заявил бывший мыловар Гильберт, повернувшись к Эрнольду.

— Неправда, неправда! Врешь ты все, пес паршивый! Тебе терять нечего, так ты и других готов потопить! — вскричал Эрнольд. — Ничего я не советовал, и не знал ничего такого…

Граф поднял руку, останавливая Эрнольда:

— Ты под клятвой признался, что ты был в курсе всех настроений Гильберта, знал, что он осмеливался не признавать решения господина Папы Римского об аннулировании его брака с твоей дочерью, и ты сочувствовал его намерению отомстить ей за то, что она просила и получила законную свободу от его несправедливых притязаний.

— Да. Он, подлец, говорил, хочет, мол, поквитаться, — Эрнольд прятал глаза и время от времени взглядывал по сторонам, словно искал какого-нибудь средства отвертеться от обвинений. — Только мало ли что скажешь в сердцах, после такой-то обиды, — высказал он, но сообразил, что ляпнул не то и прикусил язык.

— Вижу я, ты и сам не уважаешь справедливость решений господина Папы, — произнес граф.

— Истинная правда, он мне сказал, и не один раз, что лучше его дочери было бы умереть, чем терпеть такой позор, — запальчиво выкрикнул Гильберт.

— Но я же не говорил тебе, подонок, чтобы ты мою другую дочку и всю их семью перерезал, — Эрнольд прослезился.

Де Бельвар сделал знак говорить другим осужденным. Из которых один совершенно не владел собственным языком, второй опустился на колени и покаянно поклонился до земли сначала графу и епископу: «Простите меня великодушно, сеньоры мои, бес попутал», — потом повернулся, ерзая по полу, во все стороны и, кланяясь, повторил несколько раз: «Простите меня, люди добрые, бес попутал, не иначе». Третий тоже грохнулся на колени и принялся скулить: «Сжальтесь, Бога ради, сжальтесь, помилуйте! Я больше никогда, клянусь всеми святыми, никогда никого не обижу, помилуйте, я молодой еще, рано мне умирать, сжальтесь!»