Владимир Понизовский - Заговор генералов

— Ну что ж, по-моему, первая твоя разведка боем прошла оч-чень удачно. Нового для нас не чересчур много, не возносись, однако предложение Милюкова заблаговременно отправиться в Москву… Вот это стоит хорошенько обмозговать. Вчера Центральный Комитет обсуждал наше отношение к московскому совещанию. Сегодня вечером разговор будет продолжен…

Зазвонил телефон. Василий снял трубку. Отдал какие-то распоряжения. Вернулся к прерванному разговору:

— А как держался Милюков? Эдаким тургеневским барином?.. Я его хорошо знаю: Павел Николаевич читал нам в университете лекции по истории. Интересные были лекции. Эрудит!

Продекламировал:

— Точно! — рассмеялся Антон, вспомнив столик под торшером.

— Это я еще в шестом году в каком-то сатирическом журнальчике вычитал, запомнилось, — отозвался Василий. И тут же с шутливого тона перешел на серьезный: — Да, кадеты трусливы именно потому, что привыкли к «теплым кабинетам», «бархату и портьерам», привыкли загребать жар чужими руками. Но тем они и опасны! Они стоят за спиной всех заговоров против революции. Это оч-чень хорошо, что ты приглянулся их атаману.

Снова телефон оторвал Василия от разговора. Но нить его не прервалась.

— Сейчас, кажется, взялись за Корнилова, — продолжил он, повесив трубку. — «Народный герой!» Как каждый узколобый вояка, сам Корнилов стремится к одному — к высшей должности, к безграничной власти, чтобы без всяких помех посылать солдат на смерть. Имел счастье видеть сего «героя». По его приказу на Юго-Западном было расстреляно сто сорок человек.

— И я лично знаком с верховным, — вставил Антон. Рассказал, при каких неожиданных обстоятельствах и как произошла их встреча.

— Так этот твой Петр Кастрюлин по шее генералу навернул? расхохотался Василий. — Ну, попался бы он теперь главковерху на глаза!

— Тогда, в шестнадцатом, мой Петр навернул ему как австрийскому лазутчику, а теперь еще не так навернет как наемнику Временного! — сказал Путко. — Теперь мой Петр — твердокаменный большевик!

— Да, предполагаю, что скоро придется повторить опыт, — задумчиво проговорил Василий. — Гляди-ка! И эту ночь прокуролесили!

И вправду: за окнами снова розово дымился рассвет.

— Ну вот что, друг-лазутчик, отправляйся-ка ты отдыхать. Даю тебе увольнительную на целые сутки. А завтра в восемь утра быть здесь — как штык! Я переговорю с товарищами, и мы все решим. Будь здоров!

На Полюстровском, как и вчера, его покорно ждала Наденька. По деревенскому обычаю подала на завтрак борщ. Настоящий украинский, ароматом заполнивший всю горницу.

— Язык проглотишь! — набросился Антон. — Да ты, Наденька, не только сестра милосердная, а еще и повариха, сватья баба Бабариха!

— Какая еще Бабариха? — со вздохом отозвалась она.

Вслед за обращением совета «Союза казачьих войск» поступила в Зимний дворец резолюция Главного комитета «Союза офицеров армии и флота». В резолюции говорилось, что сей союз «в тяжелую годину бедствий все свои надежды на грядущий порядок в армии возлагает на любимого вождя генерала Корнилова». Послание офицеров заключала недвусмысленная фраза: «Мы не допускаем возможности вмешательства в его действия каких бы то ни было лиц или учреждений и готовы всемерно поддерживать его в законных требованиях».

И тут же на стол министра-председателя лег бланк третьей телеграммы: «Конференция Союза Георгиевских Кавалеров единогласно постановила всецело присоединиться к резолюции Совета казачьих войск и твердо заявить Временному правительству, что если оно допустит восторжествовать клевете и Генерал Корнилов будет смещен, то Союз Георгиевских Кавалеров незамедлительно отдаст боевой клич всем кавалерам о выступлении совместно с казачеством».

Керенский оторопело разглядывал бланки. Чем вызван столь мощный залп грозных предупреждений? Властью министра-председателя — своей властью! — он мог сместить главковерха, но пока не помышлял об этом. Единственная его забота — обуздать норов Корнилова и заставить генерала беспрекословно выполнять предначертания правительства в армии. У Керенского нет лучшего исполнителя задуманной и пестуемой акции. Откуда же такой ажиотаж?.. Он пригласил во дворец Савинкова:

— Борис Викторович, что сие может значить?

— Я уже получил копии, — отозвался управляющий военным министерством. — Возмущен до глубины души. Связался по прямому проводу с комиссарверхом. Филоненко тоже не в курсе дела.

— Но подобного рода идеи и готовые фразы не летают сами по себе в воздухе! — раздраженно возразил Керенский. — Тут чувствуется одна рука. И весьма многоопытная.

— Совершенно согласен, — поднял на премьера глаза Савинков. — Я уже говорил вам, что при Ставке отираются некие темные личности. Я отдал распоряжение начальнику контрразведки установить, кто они и с кем связаны. В зависимости от результатов расследования мною будут приняты окончательные меры.

Звуки «…кончат…» щелкнули, как сухой удар курка.

— Одобряю, — коротко кивнул Керенский. — А каковы ваши соображения, Борис Викторович, в связи с новыми требованиями главковерха?

Он показал шифротелеграмму из Ставки.

— Ознакомлен в копии и с ними. Полагаю, что войска округа подчинить Корнилову следует: они действительно могут понадобиться ему для выполнения стратегических задач на фронте.

— А не будет ли это означать, что правительство, оставшись без войск, окажется безоружным перед…

— Я не закончил свою мысль, — перебил министра-председателя Савинков. — Войска округа Корнилову подчинить, выделив, однако, из округа собственно столичный гарнизон, который надлежит усилить преданными нам частями за счет вывода из Питера пробольшевистски настроенных полков и заменив их «штурмовыми батальонами» и «батальонами смерти».

— Прекрасная мысль! — живо воскликнул Керенский. — Я рад, что наши взгляды совпадают! С вами приятно работать, Борис Викторович! Значит, так и ответьте главковерху. Полумера его ублажит. А что до этих союзов, — он небрежно оттолкнул телеграммы, — то я заявлю на пресс-конференции представителям печати, что никаких изменений в верховном командовании не предвидится.

Он подошел к карте России, занимающей всю стену бывшего царского кабинета. Огромное, испещренное извилистыми шнурками рек и дорог полотно, на котором Петроград был размером не более серебряного николаевского рубля. «Всея земли Русской…» Обернулся:

— Борис Викторович, а как идет подготовка нового варианта докладной записки Корнилова правительству?