Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая

Я разнес почту — и бегом к Ахмеду; хочу подробно знать, что происходит в городе.

— Что случилось опять у вас, Ахмед-джан? Говорят, Миянабад на военном положении?

— Дорогой Гусейнкули, свобода уже началась. «Свобода» пошла с базара. На всех, у кого есть магазины и лавки, новая власть наложила штраф. По десять туманов с каждого…

— Это же неправильно! За что взяли штраф?

— Хо-хо, не знаешь за что штраф? За грязь и мусор. На базаре возле магазинов и лавок много этого добра. Фарраш Исмаил оштрафовал всех подряд и ушел довольный!

— Добрый Ахмед, а после штрафа, убрали торговцы грязь и мусор?

— А как же, Гусо-джан? Вот уже несколько дней подряд пять человек работают по очистке базара. Каждый получает по два крана от Сердара. Говорят, за дерзкие разговоры будут штрафовать,

— Ахмед, но разве в этом — свобода? Помнишь, на второй день после приезда Монтасера, джарчи кричал о свободе? «Свобода всем!»

— Наверно, они по-своему понимают слово «свобода», — невесело смеется Ахмед. — Сердарские джигита! свободно заходят в любой двор. Свободно берут все, что им надо. Разве это не свобода? О, ты еще не видел, что тут творится. Недавно собрались люди, пошли к арку, хотели пожаловаться на беспорядки. Тогда сердар выслал отряд казаков, те налетели на горожан, стали руки крутить и связывать. Почти всех увели в арк и посадили в зиндан.

— Скажи, Ахмед, что же делать?

— Действовать надо, Гусо! — побледнев, говорит Ахмед. — Арефа надо спросить, что делать? Он знает.

Возвращаясь от Ахмеда, зашел в мечеть, узнать новости. Там сидят старики. Молятся. Вид у них такой важный, такая озабоченность на лицах, будто ведут равноправный разговор с аллахом. На самом же деле, как нищие, выпрашивают у него милости:

— …Ты добр, ты справедлив, ты щедр… Услышь наша рыдание! С надеждой просим мы тебя… Убери от нас жестокого хана Монтасера! Верни нам Самсана! О, аллах, прости нас заблудившихся! Надоели мы тебе со своими жалобами и просьбами. Прости и пошли управу на Монтасера.

Жалкие попрошайки.

Впервые за всю свою жизнь я так сильно был рассержен на верующих мусульман. Мне хотелось, чтобы они шумели, кричали, возмущались, бросали камни в ворота арка. А они — будто беспомощные скоты.

Я не находил места, не знал, куда деться. С досады я махнул рукой, выругался и заспешил в Киштан.

Быстро туда добрался. Постучал в дом Мухтара. Захотелось увидеть его, именно его. До этого дня я относился к нему настороженно, как и он ко мне, но сегодня я вдруг почувствовал, что надежнее Мухтара у меня сверстников нет. Только он, с его запальчивым, непримиримым нравом, может устоять и не растеряться в этой неразберихе. Во всяком случае, молчать не будет. Выскажет прямо, чего хочет.

Я не ошибся. Мухтар открыл дверь, сдержанно поздоровался. Вид у него был мрачный, лицо осунулось, посерело, будто Мухтар недавно болел.

— Мухтар-джан, что с тобой?! Расскажи, что происходит?

— Киштан оскорблен и ограблен, — тихо, с ненавистью, говорит Мухтар. — Рассказывать тяжело… Да разве ты сам не знаешь? Вообще, не успели отбиться от голодной смерти, как вдруг эта клыкастая гиена — боджнурдский хан. — Лицо у Мухтара стало красным от гнева. Он закашлялся, злость перехватила ему горло.

— Продолжай! Будь же мужчиной!

— Что продолжать?! Одиночные штрафы не насытили этого ишака. Наложил штраф на всех поголовно. По двадцать туманов с души. И знаешь за что? За то, что в бане лопнул котел. Прискакали казаки, прочитали сердарскую декларацию. — Мухтар меняет голос, кричит, подражая фаррашу: Что за дикость?! Что за кошмар?! Разбить котел и оставить почтенное общество без бани! Нарушить общественный покой да еще и укрыть преступника?! Учтите! Где нет бани, там нет и культуры! А там, где нет культуры, там нет и радости жизни! Его превосходительство Сердар Монтасер очень обеспокоен поломкой котла!.. Ай, в общем, по двадцать туманов с души! А с бахши Абдулла взяли пятьдесят.

— С музыканта?!

— Бахши призывал людей к сопротивлению. За ним пошли мужчины с палками, побили троих казаков. Потом в Киштан ворвался целый отряд всадников. Многие успели спрятаться в ущелье, а Абдулло не успел. Его поймали и хлестали плетками до тех пор, пока жена музыканта не принесла пятьдесят туманов. Сейчас он в тяжелом состоянии. Дома лежит. Вряд ли останется живым.

Мы долго молчали. Потом Мухтар заговорил снова:

— Если даже Абдулло выживет, все равно с Киштана не снять нам пятно позора. Помнишь Нистеру — дочь плотника? Ее публично увезли в гарем, Монтасеру для лакомства. У-у, жеребец!..

Если бы Мухтар вонзил в мою грудь нож, мне, наверное, было бы легче, чем слышать такое. Да, черное это пятно позора, это публичное оскорбление! Я почему-то злюсь на себя, будто виноват во всем я один, только я. «Эх ты, почтальон! Горе-почтальон! Гляди, как надругались над киштанской девушкой! Где же ты был в это время, почему не пришел на помощь?!»

Я окончательно расстроился. Я даже забыл попрощаться с Мухтаром.

На площади, перед зданием арка, разгуливает-гуляет во всей наготе «свобода». Распоясавшиеся казаки Монтасера бродят кучками, задевают прохожих, сквернословят и хохочут. Слуги нового властителя в пьяном угаре. Слава аллаху, пока еще не дошло до открытого погрома и истязаний. Но, кажется, солдатня близка к этому. Из-за ворот арка доносятся крики узников, плач детей. Сотни горожан пытаются подойти к воротам, вызвать Монтасера, просить у него милости, чтобы освободил их родных и близких. И вот на эти мольбы и увещевания сарбазы хана отвечают издевательским смехом…

Жизнь идет. В «классе экабер» собрались все ученики. Здесь же и Ахмед. У всех скучный вид, разговаривают не так, как всегда. Я прекрасно понимаю, почему мои товарищи так замкнуты, так недовольны, — но разве это выход из положения?! Пытаюсь шутить:

— А, Ахмед! И ты тут? А скажи-ка, Ахмед-джан, отчего у тебя и у других желтые лица?

— Солнце надело желтый намордник! — грубо отвечает Ахмед.

На этом иссякло наше остроумие.

Сидим, ждем Арефа. Его нет. Почему так долго нет учителя? Армия ожидает своего полководца! Наконец открывается дверь и входит Ареф. Мы встаем.

— Садитесь, друзья, — скучно произносит Ареф. По привычке он проходит к дальней стене, заложив за спину руки. Он о чем-то мучительно думает, брови его насуплены, уголки губ вздрагивают. Ареф сурово смотрит в окно, говорит: — Сегодня последний день существования «классе экабер». Таков приказ Сердара. «Классе экабер» объявляется вне закона. За неподчинение — жестокое наказание. Реакция свирепствует. Ареф переводит взгляд на нас, тихо продолжает: — Не теряя времени, надо организовать надежную группу людей для отправки в Мешхед. Там, в центре, немедленно должны узнать, что тут у нас творится.