Валентин Лавров - Катастрофа

Когда ремонт закончился и роскошный «Линкольн», блестя лакированной поверхностью и ярко светя фарами, готов был катиться с грасской горы, Бунин уговорил Сергея Васильевича остаться в «Бельведере».

…В тот вечер они долго не ложились спать. Удобно развалившись в плетеных креслах, они курили дорогие сигары, пуская в темное небо кольца дыма, потягивали дорогой коньяк (привезенный щедрым Рахманиновым) и вспоминали неповторимую молодую пору — май 1900 года. Они встретились тогда в Ялте.

Чуть не всю ночь они проговорили на берегу моря, почувствовав друг к другу неодолимую тягу.

— Подобное бывало, пожалуй, лишь в романтические годы молодости Герцена и Тургенева, — тихо произнес Бунин, словно его мог слышать старый друг.

В ту первую встречу Рахманинов порывисто обнял Бунина и воскликнул:

— Будем друзьями навсегда!

Познакомились в ялтинской гостинице «Россия» во время большого артистического ужина. Они сидели рядом, пили шампанское «Абрау-Дюрсо». Было весело и празднично. Потом вышли на террасу, с восхищением говорили о классической русской литературе, о Державине, Пушкине, Лермонтове, Толстом.

Они снова вошли в зал. На гастролях в Ялте в те дни был Московский Художественный театр, только что приехавший из Севастополя. За столом гуляли Станиславский, Москвин, художник Симов, только что вернувшаяся от лежавшего в болезни Антона Павловича Книппер-Чехова, Мамин-Сибиряк, Куприн. Вместе с Чириковым вошел уже получивший всероссийскую известность Горький, еще кто-то…

Станиславский и Горький усадили Рахманинова и Бунина за стол рядом с собой, пили их здоровье, бесконечно славословили и заставляли поднимать бокалы…

Улучив удобную минутку, они улизнули от шумной компании, ушли на набережную, на мол. Вокруг не было ни души, только над головами ярко сияли южные звезды. Они уселись на просмоленные канаты, жадно вдыхая их дегтярный запах, и говорили, говорили все радостней и горячее, поминутно обнаруживая родство душ и сходность взглядов на искусство и жизнь.

Потом Рахманинов читал Майкова: «Я в гроте ждал тебя в урочный час, но день померк…»

Бунин ответил стихотворением Державина «Русские девушки»:

Рахманинов воскликнул:

— Я подростком прочитал старинную книжку — там была поэзия Державина и сразу влюбился в его стихи. Но на музыку их перекладывать тяжело…

— Но «Пчелку златую» уже больше столетия народ распевает!

— Да, но это исключение!

— Согласен, что у более поздних поэтов стихи органичней ложатся на музыку. Вот тот же Алексей Константинович Толстой:

Рахманинов с воодушевлением подхватил:

— Как чудесно, — не удержался Бунин, — как точно подмечено: «В завитках папоротник тонкий…» Или совершенно потрясающие два заключительных четверостишия:

И уже вместе, тихими, слившимися воедино голосами, они то ли прочитали, то ли напели:

…Такой порыв молодой дружбы более не повторился, но привязанность и горячие взаимные симпатии навсегда остались.

* * *

— Ян, я всегда, со дня нашей первой встречи, утверждала, что у вас с Сергеем Васильевичем много общего, — говорила вечером Вера Николаевна, когда они вчетвером сидели за чаем. — И внешне, и судьбы. Только ты легче, суше, да и натура у тебя устроена тоньше…

— Ты пристрастна ко мне. Но я действительно всегда ощущал родственность наших душ. И вот смерть все оборвала! После Юлия я ни один уход так остро не воспринимал. Жизнь сразу стала бедней.

Но что меня утешает, — говорил Бунин, — это то, что Сергей Васильевич прожил все-таки счастливую жизнь. Ведь ему не было и двадцати лет, когда в Москве разнесся слух о «новом Моцарте». Сам Чайковский восторгался талантом юного Рахманинова. И везде сопутствовала ему слава: и как пианисту, и как дирижеру, и, конечно, как величайшему композитору. Не зарыл он свой талант в землю, вознес его высоко — за это да простит Господь его грехи.

— Уходят наши сверстники, — вздохнула Вера Николаевна.

— Не сверстники — жизнь наша уходит! — уточнил Иван Алексеевич.

3

В 1943 году, в девятом номере «Нового журнала», «американец» Михаил Цетлин поместил некролог: он писал о «замечательных качествах покойной Н. А. Тэффи».

Многие глубоко огорчились, прочитав это известие, улыбнулась лишь сама… Тэффи. Она была если не совсем здорова, то вполне жива.

Цетлин умрет в США через два года, Надежда Александровна переживет автора своего некролога на семь лет.

Увы, зато остальные некрологи не врали. Еще в конце ноября 1942 года в местечке Шабри скончался талантливый писатель, автор «Сивцева Вражка», Михаил Осоргин. Он занял откровенно патриотическую позицию, ему пришлось прятаться от нацистов. Сохранились письма, которые он отправлял в концлагерь Сосинскому. «Держитесь, Володенька, — подбадривал он, — победа будет за нами. Враг действительно будет разбит!»

Прочитал Бунин некролог на своего старого знакомца Бальмонта, давно пережившего свою оглушительную славу. Поэт умер в безвестности и бедности.

Скончались замечательный художник Федор Малявин, бывший лидер правого крыла кадетов, и крупный экономист Петр Струве, молодая талантливая поэтесса Ирина Кнорринг — ее стихи нравились Бунину, издатель 22 томов «Архива русской революции» Иосиф Гессен, знаменитый в прошлом на всю Россию земский врач Альтшуллер, разоблачитель Азефа и вечный охотник за всеми провокаторами Владимир Бурцев, блестящий переводчик Григорий Лозинский.

Незадолго до окончательной победы русских сделает свои последние шаги мать Мария — шаги героические, ибо уйдет она в газовую камеру, спасая подругу по тюремной камере и назвавшись ее именем. Своею волей она победила ужас смерти.

Нацисты отрубят голову красавице княгине Вике Оболенской.

В сентябре 1945 года, когда Бунин переберется в Париж, он придет проститься с Гиппиус. Зинаида Николаевна будет лежать в дешевеньком гробу, с бумажным венчиком на желтом высохшем личике, с тонкой церковной свечкой меж бескровных пальчиков, на которые скатятся восковые слезки.