Андрей Упит - На грани веков

Крыша уже обвалилась, вот провалился и потолок. Искристая струя с шипением взметнулась в небо, закопченное так, что, когда пламя опадало, там мелькали редкие звезды. Где-то кто-то стонал, будто его раздирают на части. Курт прошел так близко мимо огня, что почти опалил брови.

В закоулке между каретником и конюшнями, окаменев, стояла промокшая и усталая толпа. Это были не люди, а перепуганное, сбившееся от страха стадо, которое ожидало, что вот-вот опять над головой занесут дубины. Перед Куртом неясно промелькнули бледные, искаженные лица с вытаращенными глазами и разинутыми ртами, но сейчас ему не было до них никакого дела.

Старая Лавиза лежала на вытоптанной траве. Одна рука далеко откинута, другая — на животе, гневно сжата в кулак. Вокруг крепко сжатых губ засохла зеленоватая слюна, остекленевшие глаза, словно увидев что-то ужасное, глядели в небо. Майя, казалось, только что заснула, даже румянец на щеках еще не совсем исчез. Дарта, нагнувшись над нею, крестила ее на католический лад. Марцис стоял по другую сторону, согнувшись, опершись на клюку, словно ждал, скоро ли Майя подымется. У Мартыня оружие лежало подле ног, руки были стиснуты, подбородок крепко вдавлен в грудь.

Остановившись в пяти шагах, Курт смотрел на эту трагическую картину.

— И все же мы пришли слишком поздно… Но ведь ты же знаешь: я не хотел этого.

У него было так тяжело на сердце… Та, спасением которой он хотел начать добрые деяния, лежала перед ним, и кузнец Мартынь напрасно ожидал, не поднимется ли она еще. Начало испорчено, что же теперь делать? Первая нить, которую, казалось, ухватил крепко, выскользнула из пальцев, руки хватали пустоту. Но ведь эти ждут, — а что он может им сказать, кроме пустых слов, бессмысленных и ничего не значащих? Но так уйти было невозможно, Курт ясно ощутил, что в другой раз он не сможет с ними так сблизиться, что остается только запрячь лошадей и вновь ехать туда, откуда только что появился. Он приблизился шага на два к толпе, она сдвинулась плотнее и попятилась, только приказчик и ключник остались на месте.

Боятся… боятся… Курту стало еще тяжелее. Голос его задрожал.

— Люди добрые, что вы смотрите на меня и боитесь? Я вам зла не желаю.

Сам почувствовал, что сказал совсем не то, что хотел. Он же хотел быть со своими людьми приветливым и мягким, но в то же время блюсти достоинство дворянина и хозяина над ними. Он же не виноват — кто тут осмеливается объявлять виновным барона? Все права у него, они должны почувствовать, что он ни от чего не отказывается, а только добровольно ограничивает свою класть. Все, что они обретут, — даровано им, это надо иметь в виду и никогда не забывать.

Толпа тупо глазела мимо него на Мартыня и Майю. Курт понял: об этом нельзя сейчас не сказать.

— Я не хотел этого, можете мне поверить. Не велел ее в имение вести насильно, ни в подвал заточать. Что с ними приключилось, я не ведаю.

Ключник набрался смелости.

— Барин… Лавиза опоила ее зельем, а потом и сама…

Курт кивнул головой.

— Я понимаю: чтобы спасти ее от позора и бесчестья. Безумная старуха! Волоска бы на Майе никто не тронул.

Ключник молитвенно сложил руки.

— Управитель над ней все время измывался. Нигде у нее, бедной, защиты не было. Субботний вечер продержал взаперти, в воскресенье с пистолями, с кольями в церковь.

— Где же был ее жених? Почему он ее не защитил?

— Он-то? Гляньте, барин, на этого заступника!

Упираясь руками в траву, Тенис приподнялся и сел, тщетно стараясь встать на ноги. Кто-то толстый, как мешок, свернулся неподалеку. Другой с бороденкой портняжки, кряхтя и охая, выползал из-под опрокинутого стола. Третий, подвернув голову, раскинув руки, лежал навзничь у дверей кухни.

Курта охватил неудержимый гнев, когда он обвел глазами этих людей и весь этот разор.

— Скоты вы! Не удивительно, что это дитя среди вас нашло кончину.

Расталкивая толпу локтями, выбралась небольшая чернявая баба, за юбку ее цеплялась хнычущая патлатая девчонка.

— Барин, да она сама виновата. Упрямая, сатана. Все вешалась на того кузнеца.

— Чего ты хочешь? Кто ты такая?

— Невестка Бриедиса, Анна. Вот этого ребенка они у меня давеча ночью насмерть перепугали.

Парень в рубахе, с красными лодыжками в волдырях вытягивал шею из-за ее плеча.

— А меня в крапиву… Ноги чисто огнем палит… В Бриедисах у гостей вся упряжь порезана, телеги разбиты. Кузнец… Друст… вся ихняя банда разбойничья!

Дородная краснолицая женщина заголосила, словно ее раздирают на части:

— Там наш дом догорает! Все мое добро пропало!

Но впереди всех выскочила другая, такая же дородная.

— Мой Тенис не пьяница, вы этого, барин, не думайте! А вот ежели кузнец шатается вокруг по лесу да грозится пришибить всякого, кто под руку подвернется… Чего это господин барон дозволяет ему тут стоять? Взять его надобно! В клеть его, в каретник!

Из толпы, выписывая ногами кренделя, выбрался верзила е красным платком вокруг головы.

— И Сусурова Клава в каретник! Он мне голову расшиб… Иду по приказу управителя взять его, — а ой меня крышкой от ларя… аккурат ребром. Ладно еще, что насмерть не зашиб.

Курт не мог больше сдержаться и топнул ногой.

— Чего вы раскаркались! Так вы встречаете своего господина! Два трупа и стая воронья кругом. Одичали совсем! Но я знаю, кто вас этакими сделал…

Люди зашевелились и обратили взгляд куда-то в сторону замка. Курт оглянулся.

Из дверей подвала выбирался Холгрен. Сначала высунул голову, испуганно огляделся, потом, держась за косяки, вылез и сам. Обогнул Эку, который тихо стонал во сне и шевелил пальцами, словно стискивая что-то в ладони, целый рой мух облепил засохшие на подбородке и шее пятна крови. Остановился и повернулся к горящему дому, лицо его стало землисто-серым, он хотел было бежать туда. Но тут увидел Мартыня, за которым стояли Клав, Криш и Красотка Мильда, хотел кинуться назад, но не успел. Курт подскочил к нему, схватил за грудь и встряхнул.

— Вот ты где, негодяй!

Холгрен и не думал сопротивляться. Правая рука его болталась, точно, перебитая. Курт рванул его вперед.

— Иди, иди, полюбуйся на свои славные дела!

Подтащил к Лавизе, заставил согнуться так, что тот головой чуть не ткнулся в землю, потом пихнул к Майе.

— Вот теперь все ладно, да? Теперь ты сыт?

Эстонец хоть и перепуган был, но заговорил отчетливо:

— Это вот она, проклятая ведьма, натворила. Давно уже хотел турнуть ее в лес.

— Мало ты еще людей загнал в лес? А сам ты туда смеешь ногой ступить?

Тут подошла Мильда. Курт опять увидел те же самые глаза, которые так напугали его в смолокурне.

— Он меня батогом ткнул. Нога у меня занемела, едва волочу.

— И тебя! Есть ли здесь кто-нибудь, кому этот, называемый вами эстонцем никакого зла не сделал?