Илья Сельвинский - О, юность моя!

Сначала офицер Леську не узнал. Но Юка, став к офицеру спиной, плеснул в Ульку теплой водицей для затравки. Тогда Улька, наполнив шайку из холодного крана, хлюпнул в Юку ледяной водой, но вполне наме­ренно промахнулся и весь заряд попал в шкуровца. Тот ахнул, взвыл и кинулся на Ульку:

— Негодяй! Я тебе в морду дам!

Улька лег на спину и начал обороняться ногами, оглушительно хохоча. Шкуровец озверел окончательно. Он схватил пустую шайку и замахнулся. Но Елисей пой­мал его за руку и очень спокойно сказал:

— Слушайте, уважаемый! Если мы изобьем вас тут до полусмерти, в этом не будет никакого оскорбления вашей офицерской чести, ибо эта честь сейчас висит на гвозде в раздевалке. Все понятно?

Офицер выронил шайку, собрал мочалку, мыло, ве­ник и, сгорбясь, ушел. Это был умный человек. Он пра­вильно оценил несоответствие между собой и своим мундиром.

На этом кончился еще один этап гимназической жиз­ни. Седьмого все пришли в класс, и тут произошло сле­дующее.

— Бредихин! — воззвал с кафедры голос классного наставника Льва Львовича Галахова.

— Я!

— Вы записались в гимназический отряд?

— В какой отряд?

— В отряд, который примет участие в осаде шокаревских каменоломен?

— Что? Ах, да! Конечно, конечно.

— Юрченко!

— Записался.

— Канаки!

— Записался.

— Антонов!

— Но ведь я начальник этого отряда.

— Ошибаетесь. Начальником будет корнет Алим-бей Булатов. Так вот, господа: перечисленные мною ученики, пожалуйте в гимнастический зал.

В классе загремели парты.

— А ты не записался? — спросил Шокарева Бре­дихин.

— Справятся без меня, — апатично ответил Шока­рев.— Но все это крайне всем нам неприятно. Папе ужасно жаль Петриченко.

Потом испытующе взглянул в глаза и тихо сказал:

— Но мне странно, что ты записался.

— По глупости. Все-таки интересно: хоть маленькая, но война.

Леська улыбнулся товарищу бледной улыбкой, сам чувствуя, что вранье не удалось.

В гимнастическом зале «сокол» чех Поспешиль вы­строил учеников в две шеренги: кроме восьмиклассников, здесь были седьмые и шестые «а» и «б» — всего человек двадцать.

— Смирно!

Вошел директор, за ним Алим-бей в форме офицера уланского полка.

— Господа! — сказал директор дрожащим голосом, вынул туго наутюженный платок, распахнул его и утер набежавшую слезу. — В пашем тихом городе появилась банда, которая... Это позор для всей Крымской респуб­лики! Поэтому истекшей ночью из Симферополя прибыл карательный отряд. Он будет поддержан с моря англий­скими и греческими миноносцами. Но я обещал воин­скому начальнику, что гимназия не останется в стороне. Мы должны... Я надеюсь... вы — краса и гордость евпа­торийского юношества...

— Ура-а!.. — закричали гимназисты, после чего вы­ступил корнет Алим-бей Булатов.

Этот обошелся без носового платка.

— Орлы! — привычно закричал корнет. — Завтра в восемь утра вам надлежит быть во дворе гимназии. От­сюда вас поведут на Соборную площадь, где вы присо­единитесь к карательному отряду. Призываю вас к доблести! Герои заслужат награду, а дезертиров будем рас­ходовать.

Первым дезертиром оказался Леська. Из гимназии он отправился домой, переоделся в рыбацкую робу и по­шел на Пересыпь. К нему вышла Катя и застенчиво остановилась в дверях.

— Майор здесь?

— Здесь. А что?

— Позови его. Срочно.

Через десять минут все трое шагали по направлению к каменоломням и несли по связке сырой рыбы на кука­нах. Их остановил казачий патруль, по Голомб сказал, что его фамилия Белоус, что живет он в деревне Богай и возвращается со своими родичами с рыбной ловли.

— А документы?

— Вот документы, сказал Голомб, показывая улов,— пять минут назад была живая.

Старшой понюхал рыбу, одобрительно кивнул голо­вой и роздал ее казакам.

— Возражать не положено? — наивно спросил Го­ломб.

Казаки рассмеялись. Леська и Катя тоже. Дружелю­бие было исключительным.

— Что и требовалось доказать, — сказал Леська, ко­гда они отошли шагов на двадцать.

В деревне Богай Голомб повел друзей в дом некоего Белоуса, и тот по подземному ходу, ведущему из колод­ца, вывел их к Петриченко.

Никифорыч выслушал Леську очень внимательно.

— Спасибо тебе, Елисей. Только как же ты вернешь­ся домой на ночь глядя? Лошадь я тебе сейчас дать не могу.

— Пусть переночует у Белоуса, — сказал Голомб.

— Нет, я останусь здесь.

— Но ведь завтра с утра начнется большое дело.

— Тем более.

— Ну, как знаешь, старик, как знаешь.

Петриченко ушел к бойцам, а Белоус начал показы­вать новоприбывшим апартаменты «Красной каски»...

— Вот тут столовая. За этой пещерой, вон там, види­те, — из камней выложены вроде как бы ложи, а внутри сено. Это госпиталь. А дальше будет мертвецкая.

— Очень хорошо, — сказал Голомб, искоса поглядев на Белоуса. — А где же, на минуточку, синематограф?

— Не шути, Майор, — сказал Белоус. — Время сурьезное.

Потом повернулся к Леське:

— Ну, так как же, гимназист? Пойдешь ко мне ноче­вать?

— Зачем же именно я? Что я, белоручка? Вы бы де­вушке предложили.

— Девушка останется здесь, — сказала Катя.

— Ну и я здесь.

Белоус пожал плечами и ушел.

Трое друзей получили новенькие японские винтовки и на каждого по патронной сумке. Спали они в госпи­тале на сене, каждый в своей ложе.

Утром проснулись от ожесточенной перестрелки: пи­кеты заметили, что Белоус бродил над каменоломнями и указывал офицерам душники. Часовые открыли огонь, офицеров скосили, а раненого предателя втащили в ка­такомбы.

— Что ты успел выдать?

— Я не виноватый... Меня заставили... Офицеры.

— Что ты успел выдать?

— Совсем немного... Пару душников...

— Много у беляков войска?

— Скажу, если пообещаешь жизни.

— Нет, этого обещать не могу: сам знаешь, что надо делать с предателями.

— Ага. Значит, до свиданья, Иван Никифорович?

— Выходит, так.

Белоус помолчал, глубоко вздохнул и произнес:

— Да, предателей нужно уничтожать.

Потом добавил:

— Дайте хочь стакан водки.

Водку ему дали.

— У беляков войска много: офицерский карательный отряд, казаки с Кубани, немцы-колонисты...

Белоус умирал. Голос его звучал все тише, слова все невнятней.

— Водки хочу... Знаю, что помру... А все-таки луч­ше от водки, чем от родной пули.

Дали полстакана.

— Из колодца... не пейте, ребята. Он... отравлен­ный...

Это было самое страшное. Страшнее казаков, коло­нистов и офицеров. Петриченко тут же поставил двух часовых у бочки с водой. С этой минуты вода выдава­лась по кружке в день.

Леське и Кате поручили наблюдательный пункт № 11. Из него хорошо просматривалась дорога на Евпаторию. Леська видел, как по этой дороге двигались к деревне Богай карательные войска: конница, пехота, наконец, легкая артиллерия. На одной из пушек сидел верхом Полик Антонов и весело махал рукой. Очевидно, шедшие за пушкой гимназисты пели.