Илья Сельвинский - О, юность моя!

— Что значит Крым! Благодать! — снова сказал Леськин сосед. — Кто сидел на Севере и ел уху из тухлой трески, для того этот борщ — ресторан «Стрельна» или, на худой конец, «Яр». О, да вы, я вижу, опытный: у вас своя ложка. Кстати, за что вас взяли?

— Еще не знаю, — протянул Леська так по-детски, что все вокруг захохотали: они поняли его слова да и са­мую интонацию как очень ловкий ход, которого он будет придерживаться на следствии.

— Молодец парень!

Военный следователь, молодой офицер с желчным ли­цом, увидев человека в бушлате, долго добивался от него признания.

— Ты, мерзавец, задумал бегство в Турцию. Зачем? С какой целью? Турция не Антанта!

— Почему же бегство? Я хотел побывать за грани­цей. Мне это интересно.

— Слушай, ты действительно болван или только при­кидываешься?

— Ей-богу, интересно.

— Бабушка у тебя есть?

— Есть. Евдокия Дмитриевна.

— Вот бабушке своей ты это и расскажи. Интересно ему! Тут тебе покажут интересное.

— А что вас беспокоит в том, что я хотел увидеть Турцию?

— Но ведь ты не мог же не знать, сукин ты сын, что, удрав за границу, ты совершил бы этим акт дезертирства. Ты — человек призывного возраста.

— Почему дезертирство? Я гимназист и призыву не подлежу.

— Врешь, что гимназист.

— А вы проэкзаменуйте меня. Хотите, объясню бином Ньютона?

Офицер зорко взглянул на Леську и, вынув из кар­мана четки черного янтаря, быстро-быстро стал их пере­бирать.

— Где вы учитесь?

— В Евпатории.

— Хорошо. Проверим. Но почему же вы в самый раз­гар учения решили э... посетить Турцию?

— Видите ли... Я немного романтик. Всю свою жизнь я прожил в Крыму, как раз против Стамбула, и всегда пытался угадать его за горизонтом. Вам понятно такое чувство?

— Но почему именно сейчас?

— А какое у нас в этом году учение? Власть в городе переходила из рук в руки, и каждый раз гимназия рас­падалась на составные множители.

Леська держался непринужденно, но говорил с лег­кой дрожью в голосе, иногда пуская петуха.

— Уведите заключенного! — приказал офицер. — А вы, Бредихин, знайте: мы проверим показания, и если вы солгали... если... только... солгали...

А вы действительно не солгали? — спросил его в камере Поплавский.

— Таких вопросов не задают! — резко откликнулся чей-то горячий голос.

— Вы правы, — сказал Поплавский и добавил: — Знакомьтесь. Профессор литературы Павел Иванович Новиков.

— Как вы себя держали? — спросил Новиков.

— Противновато, — со вздохом признался Бредихин.

— Робеть ни в коем случае нельзя! — сказал Павел

Иванович. — Болтайте, что хотите, но не выказывайте страха. А если нас начнут бить, давайте сдачу. Вас изо­бьют до полусмерти, но только один раз — во второй вас и пальцем не тронут.

Спустя пять дней Леську снова повели на допрос.

— Все, о чем вы трепались в прошлый раз, оказалось ложью, — отчеканил следователь.

— Я, стало быть, не гимназист?

— Гимназист. Но причина, по которой вы намерева­лись драпать в Турцию, совсем другая.

— Какая же?

— Это вы мне скажите какая! Идиот!

— Послушайте, вы! Не смейте меня оскорблять! Я не вор и не убийца!

— Оскорблять? Да я еще морду тебе набью, сукин ты сын!

— Не нужно этого делать, — мягко, но внушительно сказал Леська. — Я боксер.

Следователь с легкой тревогой взглянул на Леськины лапы.

— Если понадобится, вас изобыот ребята, рядом с ко­торыми вы пигмей.

— Ну, таких я что-то не видывал. Но если даже най­дется, все равно я буду брать прицел только на ваши очень красивые зубы.

— Молчать! — загремел следователь, багровея. — Вот я сейчас сломаю этот стул и закричу, что вы хотели им меня убить. Знаете, что вам за это будет? Расстрел в два­дцать четыре часа!

Леська молчал. Он почувствовал, что это не простая угроза. Но понял и то, что бить его не будут.

«Спасибо Новикову!» — подумал он.

— Нам известно все! — немного успокоившись, ска­зал следователь. — Вы знаете такого человека — Девлета Девлетова?

— Знаю.

— И он вас знает. Больше чем нужно. Оказывается, вы разбойничали вместе с Петриченко и чудом спаслись, когда каменоломни были взяты нашими войсками.

— Наоборот, — спокойно ответил Леська. — Я был в отряде, который вел осаду каменоломни.

— Кто это может подтвердить?

— Кто? Ну, хотя бы гимназист Павел Антонов и пре­подаватель Лев Львович Галахов. Что же касается моей репутации, то о ней может дать заключение сам господин Шокарев, владелец этих злополучных каменоломен.

Офицер поспешно вытащил свои черные четки, но тут же вздохнул и сунул их в карман.

— Уведите заключенного. Проверим.

В этот вечер настроение Леськи было почти прекрас­ным: он знал, что Шокарев не подведет. Лежа на цемент­ном полу в страшной атмосфере, где запах мочи из пара­ши сочетался с эпическим запахом махорочного дыма, он вдруг запел:

Леська пел всей грудью, всей душой. Пел для всех этих несчастных, искалеченных жизнью смертников, сре­ди которых наряду с пламенными революционерами прозябали и грабители, может быть, убийцы, доведен­ные голодом до страшных преступлений. И он выжег из них слезу! В конце песни они подхватили начало уже вместе с Елисеем:

Часовые заглядывали в «глазок», но петь не мешали. Один, правда, пытался было запретить, но какой-то силь­но уголовный дядя свирепо крикнул ему:

— Иди, иди! Из дерьма пирога!

На восемнадцатый день в камеру втолкнули троих босяков.

— В чем обвиняют? — громко спросил Поплавский, который теперь уже получил повышение: его выбрали старостой камеры.

— Да вроде мы пираты, — нехотя ответил старший, уже полуседой мужчина.

— Ого! Корсары! — воскликнул Новиков. — Это очень романтично.

— А что же все-таки случилось?

— Да вот в пяти милях отседа нашли яхту с перевер­нутым пузом. Погода стоит хорошая, значит, волна не могла ее опрокинуть.

— Послушайте! — сказал Леська, замирая. — А как называется эта яхта?

— Не упомню. Как-то не по-русски.

— «Карамба»?

— Во-во! — подтвердил другой, помоложе.

Леська лежал в совершенном ужасе. Кто же мог быть в яхте? Прежде всего Артур. Это уж обязательно. Может быть, и Юка. Он почти всегда выходил в море с братом. Но в яхте не могло быть меньше трех человек. Кто же третий? Канаки или Шокарев?

Всю ночь Леську душил кошмар. Ему вспоминалась легкая походка Артура, ходившего как бы на цыпочках; Шокарев, с его манерой держать руку на весу; Юка, по­хожий на широкоплечую девушку...