Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова

— А у вас как было? — ответил вопросом на вопрос Григорий Самойлович. Это было совершенно неприлично, однако Яхонтов сдержался, но сказал подчеркнуто сухо:

— Это долгая история. Я написал об этом целую книгу. Прочтите, если вам интересно.

Новый американец усмехнулся:

— Зачем городить какие-то сложности, когда все просто. Войдите в любой здешний магазин — и все что душе угодно. Джинсы штабелями лежат. А там (он повторил характерный жест, как бы указывая в сторону Советского Союза) я доставал для дочери фирменные джинсы через знакомого знакомых соседа одного моего сослуживца. Вот так! Левой рукой чесал из-за спины правое ухо. А здесь пошел и взял. Да и ходить не надо. Можно, оказывается, заказать по каталогу. Доставят на дом.

— Это верно, — едва скрывая иронию, отозвался Яхонтов. — Были б деньги.

Григорий Самойлович осекся. Он понял, что оказался в смешном положении. Чуть было не вспылил, но поостерегся. Не плюй в колодец, Гриша, сказал он сам себе, тут со всеми нужно держать ухо постро. Любезно улыбнулся:

— Что ж, гуд бай. Не буду задерживать. Извините, а других газет в Нью-Йорке нет? — И добавил, вставая: — Русских газет.

— Нет.

Потоптавшись, «вновь приехавший» опять сел. Заговорил доверительно, чуть ли не заискивающе:

— Говорят, тут где-то поблизости есть филиал Форда? (Яхонтов кивнул). Мне там обещали место — в технический персонал, конечно. Попросту говоря — убирать какие-то помещения. Потом продвинут, когда язык подучу. Вы не знаете, здесь на заводах многотиражки есть? Может, со временем хоть туда удастся перейти.

— Многотиражки есть, рабочие их называют хозяйскими газетами и обычно не читают. А что касается Форда… — усмехнулся Яхонтов. — Если вы прочтете мою книжку, вы узнаете, что был у меня здесь пятьдесят лет назад ярый враг по имени Борис Бразоль. Из русских белоэмигрантов. Форд ему, можно сказать, отдал газету — «Дирборн индепенденс». Бразоль печатал там антисемитские статьи. Но это старый Форд. Позиция нынешнего мне, право, неизвестна.

И с трудом поднялся, показывая, что разговор окончен. Григорий Самойлович, кажется, его и не слушал.

— Придется, видимо, велферовцем стать, — хмыкнул он, закрывая за собой дверь.

Русское слово «велферовец» возникло от английского «велфер»— пособие неимущим. В Америке велферовец находится на противоположном от Фордов краю широчайшего финансового спектра.

В тот день вечером Виктор Александрович долго сидел дома в своем любимом кресле, не включая лампы, размышлял о встрече с «вновь приехавшим». Он испытывал недоумение. За долгие десятилетия на чужбине Яхонтов выстрадал формулу «Эмиграция — это прежде всего трагедия». Ах, сколько персональных трагедий он знал, боже мой! Какие изломанные судьбы, какая ломка людей, какое перенапряжение психики, сколько самоубийств, преступлений, сколько бездн… А здесь — джинсы по каталогу. И ведь не малограмотный и не обиженный судьбой. Московский университет, центральная печать. Кстати, видно, из-за таких-то и немало, чего там говорить, серятины в советской печати. Хотите — за Варшавский пакт, хотите — за НАТО. А сам за кого? Да ни за кого, за собственный карман. Так что, рассуждал Яхонтов, такие Григории Самойловичи — новая экономическая эмиграция? Как покойный Федя Плотников? Нет ведь! Что-то другое. Разве бы Федя уехал из своей Калужской губернии, если бы не отчаянная нищета. Если б мало-мальски можно было жить, просто выжить, он бы не бросил Родину. Ага, вот оно, ключевое слово, Родина! А у этого родины нет. Ну что ж, подобные людишки встречались во всех слоях эмиграции. Еще в двадцатые годы ходил по рукам такой стишок:

Забылось, кто его написал, да и был ли известен автор? Но хорошо помнится, как дружно возмущались этим свинским манифестом и левые и правые… Да, были искатели полных корыт, были. Но среди других. А эти, взыскующие джинсов, — сплошь такие? Виктор Александрович уже прочел много статей, написанных о таких, как Григорий Самойлович, или ими самими. И в англоязычной печати, и, конечно, в НРС. Какое духовное убожество! Ни страстей, ни сложностей, ни поисков, пусть на ложных путях — джинсы. Но на этих пустышках делают большой идеологический бизнес. Опять пошла волна — порочить Россию, из которой вечно бегут.

Зато никогда никакого шума, когда в Россию возвращаются. Яхонтов мысленно перебрал всех своих друзей и знакомых, вернувшихся на Родину. Первые, конечно, это граф Алексей Игнатьев с милой Наташей. Давно уже лежат они вместе на Новодевичьем, над Москвой-рекой. А в Псково-Печерской лавре похоронен митрополит Вениамин, соратник по митингам времен войны. Ах, как они выступали! Какой жар сердец вкладывали в свои речи. Иван Афанасьевич, как в миру звали митрополита, вернулся в Россию еще в 1946 году, что за проводы были!

Кажется, весь русский Нью-Йорк собрался, да ис только Нью-Йорк — приехали из Нью-Джерси, Пенсильвании, Массачусетса, Вирджинии, из всех восточных штатов. Да не только восточных… Потом уехал Курпаков, бывший ротмистр Дикой дивизии, которая когда-то слепо, не рассуждая, как хорошо выдрессированный зверь, выполняла любые приказы царя. В шестидесятом уехал Сосинский, работник ООН, в войну — участник французского Сопротивления. Живет-здравствуст в Москве. Там же теперь и Казакевич, с которым связано так много. Вот кого хочется увидеть больше всех — Казакевича. Слушай, Виктор Александрович, а не пора бы и тебе? Или еще повоюем?

Девяностолетие Яхонтов, торжественно отмечал дважды — в Нью-Йорке и в Москве, куда он приехал в канун юбилея. К 1971 году он был уже совсем своим человеком в Советском комитете по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Здесь его знали, глубоко уважали и любили. Сюда встретиться с ним приходили его знакомые — и старые и новые. Дни пребывания в Москве были недолгими, забот и хлопот в связи с группой всегда хватало. Не хватало времени. И сил. В особняке Советского комитета у Чистых прудов и чествовали Виктора Александровича в его славный юбилей. Много было сказано речей, теплых слов, подарено подарков.

— Дорогие друзья! — сказал в ответной речи растроганный Яхонтов. — Да, дорогие друзья! Дорогие многолетние друзья! Ничего не может быть дороже сознания выполненного долга. Ничего не может быть дороже, как признание друзьями, а особенно соотечественниками, что человек выполнил свой долг, как умел, как старался. Честно говоря, всю жизнь я старался быть верным сыном своей Родины. И если мне на самом деле это удалось, я что-нибудь сделал — я счастлив, что прожил не зря. Верно, что нет ничего дороже Родины, родного народа. Этим я жил, этим живу. Люблю Родину, хочу добра родному народу, верю в силу, в мощь, талант, честность моего народа и желаю ему дальнейшего процветания… Спасибо вам, дорогие родные, близкие моему сердцу люди, живущие на моей Родине, работающие для блага моего народа. Спасибо вам, дорогие, спасибо!