Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Запѣвало — прапорщикъ Нефедовъ, широкоплечій и могучій, съ черными, вьющимися волосами надъ загорѣлымъ, энергичнымъ лицомъ, съ сѣрыми, огневыми глазами, завелъ любимую партизанами казачью пѣсню:

Онъ молодецки встряхнулъ плечами, быстро вскинулъ на высоту головы свои руки съ разжатыми пальцами и столь же быстро бросилъ ихъ ладонями внизъ.

Хоръ грянулъ:

Подголосокъ — молоденькій, круглолицый, съ смѣющимися сѣрыми глазами юнкеръ Кастрюковъ вдругъ сталъ задумчивымъ и серьезнымъ и своимъ свѣжимъ, нѣжнымъ, какъ дыханіе весны, ласкающимъ теноромъ покрылъ весь хоръ.

И казалось, что его чарующій и хватающій за душу голосъ, будящій какія-то невѣдомыя, тонкія, сердечныя струнки, сразу оторвался отъ хора своихъ товарищей, какъ стрѣла, вспорхнулъ далеко-далеко ввысь и тамъ парилъ и кружилъ надъ ними, какъ паритъ и кружитъ, дѣлая несравненной красоты извороты и головоломныя петли, сверкающій на солнцѣ въ поднебесье своими крылами, бѣлый голубь, а внизу подъ нимъ дружно и плавно, но неизмѣнно на него равняясь, все впередъ и впередъ несется разномастная стая его товарищей и товарокъ...

И всѣмъ отъ этого пѣнія было и свѣтло, и легко, и радостно, и грустно, у всѣхъ всплывали въ воспоминаніи и стройной чередою проносились мечты, и образы, и цѣлыя картины.

Юрочка, отъ природы музыкальный, обладавшій прекраснымъ баритономъ, любилъ пѣть въ хору.

И теперь, увлеченный пѣніемъ, онъ весь отдался мечтамъ, навѣваемымъ словами пѣсни и припѣва.

Въ воображеніи его рисовалась грозная фигура атамана, богатыря-красавца, удалой головы.

Онъ представлялся ему въ образѣ есаула Власова, на дняхъ на его глазахъ убитаго подъ Выселками.

Юрочка не разъ любовался его исполинскимъ ростомъ, его совершенной фигурой, его матово-блѣднымъ, серьезнымъ лицомъ красавца, съ тонкими, черными, вьющимися усами, съ его властнымъ взглядомъ карихъ глазъ.

Жизнь Юрочки была такъ непосильно тяжка, что иногда о смерти онъ мечталъ, какъ о желанной избавительницѣ отъ всякихъ страданій и мукъ и думалъ, что за такимъ храбрее-цомъ, какъ Власовъ, онъ, не задумываясь, пошелъ бы въ пасть смерти.

И снова грянулъ хоръ, исполняя припѣвъ, и снова подголосокъ-весна зачаровывалъ слухъ и сладко, и больно заставлялъ трепетать сердца.

Вдругъ откуда-то издалека спереди до слуха пѣвцовъ донесся взрывъ торжествующаго многоголосаго ура.

Ближе и ближе...

Звуки росли. Радостные крики перекидывались по вереницамъ повозокъ и по рядамъ пѣшихъ и конныхъ группъ, вспыхивая, какъ огни и разгораясь въ цѣлое пламя.

Скоро они слились въ одинъ облегчительный, протяжный возгласъ.

Пѣсня разомъ на полусловѣ оборвалась, точно ее обрубили.

Взоры всѣхъ съ недоумѣніемъ и пожирающимъ вниманіемъ устремились впередъ.

По косогорью имъ навстрѣчу скакалъ какой-то всадникъ.

Онъ былъ еще такъ далеко, что казался несущейся къ нимъ большой мухой.

Онъ быстро приближался.

Уже видно было, какъ онъ махалъ мохнатой темной папахой и что-то кричалъ.

И гдѣ онъ проскакивалъ, тамъ подхватывалось новое, неистовое, духъ захватывающее ура.

Всѣ предчувствовали какую-то больщую радость, всѣ готовились услышать какое-то важное, счастливое извѣстіе, всѣ терялись въ догадкахъ.

И всѣ ревнивыми глазами нетерпѣливо слѣдили за приближающимся и вырастающимъ всадникомъ.

Совсѣмъ недалеко, отъ ближнихъ переднихъ повозокъ, вспыхнули новые, пододвинув-шіеся, ликующіе клики.

И передъ глазами партизанъ на бугрѣ выросъ скачущій на взмыленной гнѣдой, ставшей отъ пота почти черной, лошади, низко пригнувшійся къ передней лукѣ всадникъ. Полы его сѣраго полушубка широко развѣвались по вѣтру, темно-малиновый башлыкъ болтался за спиной.

Круглое, безбородое, съ короткими усами, лицо его было багрово-красно отъ скачки, напряженія и радости.

— Кубанская армія генерала Эрдели сейчасъ соединилась съ нами! — зычнымъ, уже осипшимъ отъ крика, голосомъ грянулъ онъ.

Радость и счастіе какой-то огромной горой надвинулось и сразу всей своей тяжестью навалилось на измученныхъ, во все хорошее извѣрившихся партизанъ.

Духъ захватило въ гортани.

И вдругъ, точно по командѣ, изъ всѣхъ изнывшихъ въ безпрерывныхъ страданіяхъ грудей юношей и отроковъ вырвался одинъ облегчительный, побѣдный и грозный для побитаго и растрепаннаго врага вздохъ и вздохъ этотъ былъ могучее, дружное ура, присоединившееся къ еще неумолкнувшимъ радостнымъ кликамъ, раздававшимся по всей растянувшейся на десятки верстъ вереницѣ обоза и войскъ.

Партизаны опомнились отъ перваго взрыва радости и счастія, хотѣли подробнѣе разспросить привезшаго такую живительную вѣсть офицера.

Тотъ былъ уже далеко, въ самомь хвостѣ добровольческаго арріергарда.

— Такъ вотъ что значили эти вспышки въ степи. Помните, господа? Это когда мы дрались за Киселевскими хуторами. Помните? — догадался одинъ изъ партизанъ.

— И гулы! Слышали гулы-то? Еще офицеры наши по-часамъ высчитывали, въ сколькихъ верстахъ идетъ бой, — добавилъ другой.

— Значитъ, это къ намъ на соединеніе пробивалась армія Эрдели...

— Слава Богу! Теперь мы не одни, теперь мы покажемъ этимъ мерзавцамъ-большеви-камъ...

— Говорятъ, у Эрдели до пяти тысячъ въ арміи и массу пушекъ и снарядовъ увезли съ собой изъ Екатеринодара...

— Снаряды у нихъ, должно быть, есть, не такъ какъ у нась. Ишь какъ гудѣли ихъ пушки по цѣлымъ днямъ.

— Теперь Екатеринодаръ, какъ пить дать, будетъ въ нашихъ рукахъ.

— Господа, а что, какъ все это онъ навралъ? И никакого Эрдели нѣтъ? — усомнился кто-то.

— Кто навралъ?

— Да этотъ офицеръ.

Всѣ съ испугомъ, большими, вопросительными глазами глядѣли другъ на друга.

Разочарованіе было бы слишкомъ жестокимъ.

— Да тогда его повѣсить мало, — упавшимъ голосомъ протянулъ одинъ изъ колонны.

— Не можетъ быть.

— Господа, такими вещами не шутятъ, — серьезно замѣтилъ Нефедовъ. — Чего же ради офицеръ взбулгачилъ бы всю армію и весь обозъ. Развѣ онъ безъ головы?! За это начальство по головкѣ не погладитъ. А верховный безъ разговоровъ прикажетъ повѣсить на первой осинѣ.

— Да, да. Правда. Этимъ не шутятъ. Небось, если бы вздумалъ взбрехнуть, ну сказалъ бы по секрету двумъ-тремъ...

— Но онъ могъ ошибиться...

— Какая тамъ ошибка?! Ошибки не можетъ быть.

— Эхъ, жаль. Не задержали его да не разспросили хорошенько.

Сомнѣнія разсѣялись и всѣ успокоились на мысли, что помощь близка.