Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте

— Неужели?

— Уильям очень истовый священник, как и ваш мистер Николлс. Однако, несмотря на весь его успех и интеллект и всестороннюю поддержку моего занятия — по его совету я взялась за перо, чтобы отвлечься от горя, когда два наших первых сына умерли в младенчестве, — муж не способен обсуждать мою прозу подробно, глубоко и проницательно. Но для того и существуют друзья и коллеги-писатели. Единственный мужчина не заменит женщине весь мир, и ей не следует ожидать подобного. Такое неравенство ваших возможностей может быть благом, Шарлотта. Мистер Николлс станет вашим якорем в реальном мире, а вы поможете ему отыскать добродетель в диссентерах, в которых он прежде замечал лишь порок.

Я поразмыслила над этим.

— Мистер Николлс действительно питает самую искреннюю любовь к добродетели, где бы ни обнаружил ее.

Мы возвращались домой через поля, и, когда достигли перелаза, я остановилась и задала вопрос:

— Как вы справляетесь, миссис Гаскелл? Как вы находите время на творчество, если у вас есть муж, дом и дети, нуждающиеся в заботе?

— Это непросто, но умная женщина сумеет выкроить время на то, что важно для нее. — Она посмотрела на меня очень серьезно. — Если бы не сопротивление вашего отца, вы приняли бы предложение мистера Николлса? Способны вы полюбить его?

— Эх, хотела бы я знать.

— Если мистер Николлс действительно любит вас так сильно, полагаю, вы обязаны узнать, ради себя и ради него.

Что-то заставляло меня сдерживаться. Хотя мы с мистером Николлсом продолжали тайную переписку, в которой он выражал свое расположение самым пылким образом, я почему-то не могла сделать следующий важный шаг: пренебречь отцовским запретом и настоять на своем праве открыто поддерживать отношения с возможным женихом.

Однажды ночью в середине декабря, когда дождь молотил по крыше и разбивался о карнизы, а восточный ветер завывал под стрехами, словно банши, [71] Персонаж ирландского фольклора; женщина, которая приходит к дому обреченного насмерть и характерными стонами и рыданиями оповещает о близком часе его кончины. мне приснился сон.

Вместо бури там был ясный и безоблачный летний день. Я бродила по пустошам и только начала спускаться к знакомой лесистой ложбине, как заметила вдалеке две фигуры, идущие по берегу реки ко мне. То были Эмили и Анна! Мое сердце забилось от лихорадочного удивления и радости; я то ли побежала, то ли полетела по склону и каменистой тропе навстречу к ним.

— Эмили! Анна! Это действительно вы?

Мне хотелось заключить их в объятия, но сестры сторонились меня, лица их были мрачными и недовольными.

— Мы ненадолго, — сообщила Эмили. — Мы должны доставить послание.

— Какое послание?

— Мы наблюдаем за тобой и очень разочарованы, — посетовала Анна.

— Шарлотта, ты жива, — сказала Эмили. — В твоем распоряжении все дары жизни. Но ты отвергаешь их и ведешь себя, будто мертва и погребена, подобно нам.

— Что ты имеешь в виду? Почему я веду себя, будто мертва и погребена?

— Ты с головой погрузилась в прошлое, как Бренуэлл когда-то, — пояснила Анна.

— Это неправда, — защищаясь, возразила я.

— По-твоему, мы не знаем твой секрет? — спросила Эмили. — По-твоему, мы ничего не видим?

— Какой секрет? Что вы видите?

— Шарлотта, мы знаем, что случилось той ночью в саду в Брюсселе, — заявила Анна.

— Знаете? — смятенно прошептала я.

— Знаем, — повторила Эмили, — и знаем о письмах. Нам известно, что ты до сих пор их перечитываешь.

Мои щеки вспыхнули.

— Уже сто лет я не заглядывала в эти письма.

— И все же думаешь о нем, — укорила Эмили. — Все герои твоих книг — или учителя, или бельгийцы, или и то и другое одновременно! Даже твой мистер Рочестер списан с него! Как по-твоему, с чего бы это?

У меня не было ответа.

— Воспоминание о месье Эгере стало навязчивой идеей, из-за которой ты не видишь того, что у тебя под носом, — заключила Эмили.

— Ты слишком долго позволяла ему сдерживать тебя, — добавила Анна.

— Настала пора двигаться вперед! — воскликнула Эмили.

— Вперед! — подхватила Анна. — Оставь Бельгию позади!

Задыхаясь, я проснулась в чернильной темноте бурной ночи; мое сердце колотилось.

Снова Бельгия!

В первых тусклых лучах холодного декабрьского рассвета, просочившихся сквозь ставни, я размышляла над своим сном. Десять лет минуло после возвращения из Бельгии. Я считала, что давно оставила позади свои злосчастные отношения с месье Эгером. Но что, если сестры правы? Что, если все это время я была погружена в прошлое, против воли и рассудка склоняясь перед алтарем мужчины, который меня не любил? Неужели эта одержимость до сих пор заставляет меня сдерживаться, мешает открыть сердце другого мужчины, полное любви?

О! Почему, ну почему я столько времени потратила впустую, терзаясь сожалениями о несбыточном? Меня охватил приступ печали, и я заплакала. Не знаю, сколько времени я лежала в кровати и исторгала рыдания из самой глубины души, но я излила все горе, в чем отказывала себе последние десять лет. Я оплакала сестер и брата, которых вырвали из жизни слишком рано; оплакала свой дух, сломленный утратой близких; оплакала свое безрассудство, позволившее тайной одержимости поглотить и ослепить меня на много лет.

Наконец мои слезы иссякли. Болела голова, резало горло, пекло глаза; в то же время что-то не давало мне покоя — что-то важное, оставшееся незавершенным.

Поднявшись и быстро одевшись, я извлекла из ящика комода палисандровую шкатулку и сняла с тонкой стопки писем многочисленные ленты. Я взглянула на камин: он был холоден как лед; для огня на кухне тоже было слишком рано. Но я решила, что эти бумаги в любом случае должны закончить свой путь не в пламени.

Солнце уже почти взошло. Не обращая внимания на боль, которая продолжала пульсировать в голове, я тихонько спустилась в кладовую. Там я нашла толстую стеклянную банку с последними остатками повидла, сваренного мной прошлым летом. Выложив скудное содержимое банки на тарелку, я тщательно вымыла банку и крышку. Затем взяла письма месье Эгера, свернула, положила в банку и запечатала. Потеплее одевшись, я забрала банку и отправилась по окутанным туманом пустошам к той самой далекой ложбине, где во сне встретила сестер.

Снег еще не выпал, но земля была холодной и покрытой инеем. Я знала, что закопать банку будет невозможно, но у меня был другой план. Целью моего путешествия было старое искривленное дерево на самом берегу реки, в тенистом будуаре которого мы с сестрами провели за книгами немало приятных летних часов. Несмотря на возраст, дерево еще сохраняло крепость, и мне было известно о довольно глубоком дупле в его корнях, которое было частично скрыто толстым ковром подроста и ползучих сорняков.