Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Она, сама того не подозрѣвая, сказала удивительно мѣткую вещъ: дѣйствительно, развѣ это былъ не настоящій маскарадъ, этотъ графъ Хага, переодѣтый въ либерала, пропитанный всѣми теоріями дня, заразившійся всеми модными идеями, путешествующій изъ Эрменонвилль въ Монморанси и кончающій вечера въ улицѣ Вареннъ. И когда онъ появлялся, весь проникнутый равенствомъ между нимъ и людьми, которыхъ онъ тамъ встрѣчалъ, падали всѣ преграды. Правда, что это не представлялось большой трудностью для графа де-Хага, ибо и герцогиня Бурбонская, эта странная женщина, которая соединяла въ себѣ всѣ качества сердца и всѣ заблужденія разума, отреклась отъ всѣхъ своихъ прежнихъ взглядовъ въ отелѣ де-Роганъ, съ которымъ она была въ родствѣ. Нерѣдко она появлялась тамъ въ сопровожденіи своего ѳеозофа St.-Martin. Въ то время имѣли своихъ ѳеозофовъ, какъ прежде были свои геометры, свои философы. Saint-Martin, какъ и вездѣ, гдѣ онъ бывалъ, присвоилъ себѣ престранныя права въ отелѣ де-Роганъ. Почти черезъ пятьдесятъ лѣтъ, m-lle де-Вирье все еще видитъ его передъ собою, педанта, мрачнаго съ виду, увѣряющаго молодыхъ женщинъ, что ихъ разговоръ для него "отдыхъ для ума", ихъ добрыя дѣла "отдыхъ для сердца".

Какое любопытное явленіе, столько умныхъ мужчинъ и женщинъ во власти этого пошлаго, пустого профессора иллюминатства!

Что могло быть общаго между нимъ и милымъ chevalier де-Буфлерсъ, вся исторія котораго была разсказана въ слѣдующихъ стихахъ Вольтера:

Эти стихи относились къ одной прелестной жительницѣ Женевы, и было бы гораздо легче сказать, чѣмъ Буфлерсъ былъ занятъ съ нею, нежели сказать, что могло быть общаго у него съ St.-Martin.

А между тѣмъ оказывается, что съ St.-Martin онъ оплакивалъ участь негровъ.

Буфлерсъ только что прибылъ изъ Сенегала и примкнулъ къ обществу негрофиловъ, у которыхъ былъ свой клубъ въ отелѣ Массіакъ.

Тамъ бывалъ часто и нѣкій chevalier де-Модюи, большой другъ маленькой Стефани де-Вирье, которая постоянно слышала, какъ онъ проповѣдывалъ о чернокожихъ въ салонѣ m-me де-Роганъ.

Знаютъ-ли, что сталось съ этимъ Модюи?.. Онъ былъ зарѣзанъ въ Санъ-Доминго своими друзьями-неграми. Такія дружескія отношенія служатъ вѣчнымъ подтвержденіемъ словъ Фридриха Великаго, сказанныхъ имъ Лафайетту по его возвращеніи изъ Америки:

— Я зналъ одного молодого человѣка, — сказалъ онъ, — который, возвратясь изъ странъ, гдѣ царили свобода и равенство, вбилъ себѣ въ голову ввести эти прекрасные порядки и въ своей странѣ. И что же? Знаете, чѣмъ это все кончилось?

— Нѣтъ, ваше высочество, — замѣ;тилъ Лафайеттъ.

— Онъ былъ повѣшенъ…

Вѣроятно, и по отношенію къ Вирье Фридрихъ Великій съ своими предсказаніями потерялъ бы также напрасно время, какъ и съ Лафайеттомъ. Чтобы убѣдить Анри, пришлось бы замѣнить въ немъ то самоотреченіе, которое идеализировало всѣ предстоящія жертвы, эгоизмомъ, который бы привязывалъ его ко всѣмъ выгодамъ прошлаго. Для Анри надежда была все, сожалѣній не существовало. Его провинціальное воспитаніе познакомило его съ тѣми страданіями, для которыхъ въ салонахъ, имъ посѣщаемыхъ, знали только поэтическую теорію.

Въ его состраданіи не было ничего условнаго. Для исцѣленія дѣйствительнаго страданія, онъ желалъ дѣйствительныхъ средствъ и предоставлялъ другимъ состраданіе какъ забаву.

Состраданію изъ пустыхъ, благозвучныхъ фразъ онъ противоставлялъ искренность, доходящую до суровости.

И таковъ онъ былъ во всемъ. Касалось-ли дѣло филантропіи, политики или искусства, искренность являлась характеристиною всѣхъ его предпочтеній.

Въ силу той же искренности онъ такъ страстно отстаивалъ то, что ему казалось истиною въ живописи во время споровъ по поводу первыхъ картинъ Давида.

Съ тѣмъ же увлеченіемъ, съ какимъ онъ относился къ низверженію злоупотребленій старыхъ порядковъ, онъ преслѣдовалъ и кудлатыхъ амуровъ, которыхъ Ланвре, Ватто, Буше сдѣлали модными богами будуаровъ и сумасшедшихъ домовъ.

Путемъ возврата къ античности, возврата къ природѣ, апостоломъ которой Давидъ являлся въ отелѣ де-Роганъ, Анри надѣялся привести искусство къ его настоящимъ традиціямъ.

Въ мастерской, въ салонѣ, на улицѣ, вездѣ было все тоже.

Во имя возврата въ природѣ Давидъ свершалъ переворотъ въ искусствѣ, во имя возврата къ природѣ нація въ бреду уничтожала на аутодафе все изящное, пріобрѣтенное вѣками. Воспоминанія, обычаи, традиціи — все уничтожалось по очереди. Съ ними должны были исчезнуть и столько прелестныхъ типовъ — аббаты, канониссы, придворные люди, о которыхъ воспоминаніе изглаживается съ каждымъ днемъ.

Вотъ, напримѣръ, аббатъ, пользующійся коммендою, Это — дядя Анри, съ которымъ мы уже познакомились въ Пюпетьерѣ. Онъ постоянный гость салона въ улицѣ Вареннъ. Аббатъ очень малъ ростомъ, до того малъ, что его прозвали "Bébé", въ родѣ того, какъ аббатъ Bernis былъ прозванъ "Бабетъ — цвѣточивца", что не помѣшало, однако, "Бабетѣ" сдѣлаться кардиналомъ и посланникомъ. Но Бебе менѣе честолюбивъ. Добрый человѣкъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, при всякой возможности сдѣлать доброе дѣло, онъ сбрасывалъ съ себя свое прозвище, свой маленькій воротникъ облагалъ въ рясу, и возвращался къ своему имени Матіаса. И тогда онъ готовъ былъ исколесить весь Парижъ, не жалѣя ни своихъ короткихъ ножееъ, ни своихъ доходовъ съ аббатства Saint Jean des Fontanes.

Или вотъ этотъ другой добродѣтельный дядюшка, аббатъ де-Вирье, котораго m-me де-Севинье называетъ "lе bien bon", у котораго не много своего личнаго дѣла, и всю-то свою жизнь онъ отдаетъ на служеніе другимъ своимъ родственникамъ: у однихъ онъ менторомъ дѣтей, у другихъ онъ собесѣдникъ или повѣренный по дѣламъ. Призадумаешься, съ кемъ сравнить теперь этихъ аббатовъ прежнихъ дней, которые были тогда такою же принадлежностью семействъ, или ихъ братьевъ, кавалеровъ Мальтійскаго ордена, или ихъ сестеръ-канониссъ, которыя точно существовали только въ помощь тѣмъ, на которыхъ лежала отвѣтственность за семью.

Когда настанутъ тяжелые дни, мы снова встрѣтимся съ этимъ маленькимъ аббатомъ, надъ которымъ въ отелѣ де-Роганъ всѣ подсмѣивались, уже значительно выросшимъ, благодаря своей храбрости.

Какъ бы то ни было, въ то время онъ съ такою преданностью занимался пятью дѣтьми своего кузена, виконта де-Вирье Бовуаръ, который, надо сказать правду, ужь слишкомъ приносилъ въ жертву собственное потомство служенью воспитаннику королевской крови, при которомъ состоялъ [13] Виконтъ Вирье Бовуаръ, изъ вѣтви рода Вирье, отдѣлившейся за много лѣтъ отъ линіи Вирье-Пюпетьеръ, эмигрировалъ, окончивъ воспитаніе герцога Эвьенскаго. Онъ былъ производенъ въ полковники конногренадеровъ въ Кобленцѣ и умеръ въ концѣ эммиграціи. Это былъ одинъ изъ замѣчательныхъ красавцевъ своего времени. .