Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Если они еще вѣрили во что-нибудь, такъ развѣ только въ собственную непогрѣшимость. И вотъ ей-то, повидимому угрожала опасность съ введеніемъ провинціальныхъ собраній.

Съ того времени, какъ Бріеннъ, несчастливый пріемникъ Колонна, послалъ въ Гренобльскій парламентъ уставъ проектированнаго собранія, ему пришлось имѣть дѣло съ такими внушеніями, которыя скоро превратились въ отказъ внести его въ протоколъ.

Свобода вѣчно будетъ похожа на то солнце басни, отъ котораго зрѣла жатва земледѣльца и лопались горшки горшечника.

Горшечникомъ былъ тогда парламентъ, земледѣльцемъ — Анри… "Моя провинція, — пишетъ онъ m-me де-Роганъ, не обращая вниманія на вздорныя ссоры парламента, — моя провинція, наконецъ, отрѣшается отъ темнаго деспотизма. Способныя головы, подавленныя угнетеніемъ, наконецъ-то проявятъ себя… Народъ въ оковахъ развѣ въ состояніи проявить присущія ему качества? Наконецъ-то близокъ часъ, когда мы будемъ мыслить и говорить сами".

Несмотря на то, что m-me де-Роганъ искренно раздѣляла его радость, она все-таки укоряла его въ данномъ случаѣ за его односторонность. Видѣть только въ серьезныхъ реформахъ, имѣющихъ быть или уже введенныхъ, благополучіе нѣсколькихъ отдѣльныхъ личностей казалось герцогинѣ столь же пустымъ, какъ нѣкогда намѣреніе Анри жениться ради благополучія своего села.

Она уговаривала его теперь, какъ и тогда, удалиться изъ провинціи, увѣряя его, что издалека онъ посмотритъ на все болѣе здраво, что ему необходимы въ такую минуту взгляды на цѣлое и что это возможно только въ Парижѣ.

Монтень сказалъ бы: "почемъ знать!", а Рабеле — "быть можетъ". Но Вирье отвѣтилъ: "Я привыкъ съ дѣтства думать самъ, у меня сложившіеся взгляды. Я не умѣю ихъ выражать иначе, чѣмъ думаю. Надѣюсь, что люди прямые и благомысіящіе простятъ меня за мои намѣренія. Мнѣніе другихъ мнѣ безразлично".

Сколько слезъ было пролито изъ-за этого человѣкомъ, котораго политика превратила въ блуднаго сына.

Анри въ то время не предвидѣлъ печальныхъ послѣдствій своего упорства такъ же, какъ не сознавалъ всего неблагоразунія продѣлать двери и окна въ старомъ, разрушенномъ зданіи…

Чтобы вполнѣ быть счастливымъ, Вирье, покидая Корсику, просилъ жену встрѣтиться съ нимъ въ Пюпетьерѣ. Они вмѣстѣ вошли въ свой домъ, довольные тѣмъ, что вернулись къ той жизни, которой они такъ мало вкусили.

Графиня вернулась къ мужу вполнѣ свѣтскою женщиною высшаго круга, благодаря средѣ, въ которой она вращалась, а, говорятъ, среда вліяетъ на насъ одинаково какъ дѣйствіемъ, такъ и противодѣйствіемъ.

Она не могла забыть своихъ слезъ по поводу производства Анри въ полковники, пролитыхъ ею тайно, чтобъ не оскорбитъ радости герцогини.

А герцогиня писала: "Лучшаго назначенія не могло быть для моего дорогого Анри" и, конечно, для нея были непонятны радости вульгарной любви.

Болѣе чѣмъ когда нибудь пришлось притворяться счастливой, и потому m-me Вирье подъ вѣчною улыбкою, точно подъ лакомъ, скрывала свою печаль.

Между тѣмъ сколько женщинъ позавидовали бы этой печали, окруженной такимъ великолѣпіемъ. Но каждому нуженъ свой рай. Рай одного для другого не рай. И сколько такого счастья на свѣтѣ, передъ которымъ приходится сказать себѣ: "стой!", чтобы не познать, что его нѣтъ.

Между тѣмъ, подъ скромнымъ кровомъ Пюпетьера можно было видѣть то настоящее счастье, которое было такъ мало привлекательно для міра, изъ котораго ушли Анри и его жена.

Пюпетьеръ никогда не былъ красивымъ замкомъ. Революція застала его еще не достроеннымъ. Цѣлая масса пристроекъ, связанныхъ между собою, примыкала къ башнѣ феодальныхъ временъ. Всѣ рвы давно были заполнены, и въ нихъ росли толстыя липы. Тамъ, гдѣ не было липъ, оказывались латукъ и капуста.

Нѣсколько ступенекъ вели отъ башни къ жилью на большой дорогѣ. Что это за длинная дорога была, прямая, безконечная! Она вела отъ фермы къ дому, который стоялъ на косогорѣ, покрытомъ лѣсомъ, и подъемъ былъ такъ крутъ, что четыре лошади съ трудомъ могли встащить карету. "Но люди того времени, по словамъ m-me Вирье, были менѣе требовательны, а лошадей на конюшняхъ было больше"…

Во всѣ времена добрыя лошадки довозили посѣтителей и посѣтительницъ въ Пюпетьеръ… Всѣ располагались въ общей комнатѣ: мужчины въ одной половинѣ, дамы въ другой. Послѣ веселаго ужина бывали танцы, и всѣ уѣзжали съ чувствомъ благодарности за оказанное гостепріимство, на которое не было сдѣлано никакихъ затратъ, кромѣ разведеннаго огня въ каминѣ, нѣсколькихъ цыплятъ съ птичьяго двора да простого местнаго вина.

Анри не собирался что либо мѣнять въ традиціяхъ дома. Водя жену по комнатамъ, изъ зеленой въ желтую, изъ желтой въ синюю, онъ разсказывалъ про каждую изъ нихъ сложившуюся легенду. Въ старинныхъ домахъ держатся всякія преданія объ умершихъ обитателяхъ. Души дорогихъ усопшихъ ночью витаютъ въ нихъ.

Передъ Анри, точно живая, стояла его старая, суровая бабушка, маркиза де-Вирье. А жена его видѣла ее его глазами. Маркиза представлялась имъ въ своей комнатѣ, обтянутой фландрскими обоями съ занавѣсями изъ стариннаго камлота. Въ углу стояла ея большая кровать съ четырьмя колонками, обитая желтымъ сукномъ. Въ ногахъ этой большой кровати постель ея горничной.

У Анри разомъ воскресли въ памяти всѣ впечатлѣнія ранняго дѣтства. Ему казалось, онъ слышитъ исторію о Гаспардѣ де-Прюнье, которую столько разъ ему разсказывала бабушка.

Эта Гаспардъ была его прабабка, которая, во время оно, продала, "безъ всякаго уваженія къ своимъ феодальнымъ правамъ", старую башню.

За это портретъ этой святотатственной прабабки уже давно висѣлъ внизу въ залѣ перевернутымъ къ стѣнѣ. Съ нимъ было поступлено почти такъ же, какъ съ портретомъ Марино Фальеро въ Венеціи: тотъ завѣсили чернымъ флеромъ.

Вся гордость ея рода пробуждалась въ старой маркизѣ де-Вирье при воспомннаніи, что всѣ женщины ихъ рода имѣли право, наравнѣ съ царственными принцессами, поступать въ Chartreuse блаженной Сильвіи. Ей казалось, она слышитъ щелканье кнута почтаря, когда она въ первый разъ въѣхала во дворъ монастыря. Право это длилось съ давнихъ поръ. Для этого монастыря, построеннаго подлѣ ихъ владѣній, Вирье были уже въ 1000 году достославными благодѣтелями.

И какой старинный былъ этотъ родъ, который Анри собирался демократизировать своей сантиментальностью! Подобно добродѣтели, чувство служило связью между старыми порядками и подготовлявшеюся революціею.

Занимались промышленностью, торговлею ради сантиментализма.

Маркизъ де-Лафайеттъ далъ свое имя для названія газа — газъ "маркизъ". Вилеруа основалъ въ Ссо фарфоровую фабрику. Съ тѣхъ поръ, какъ король заткнулъ себѣ однажды, на прогулкѣ, картофельный цвѣтокъ въ бутоньерку, масса людей, не имѣвшихъ понятія, какъ сѣется рожь, заговорили о земледѣліи.