Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

Дворъ и городъ были довольны пріемомъ, который Людовикъ XVI оказалъ корсиканскому патріоту Паоли. Находили прекраснымъ, что король совѣтовался съ нимъ объ образѣ правленія, пусть онъ будетъ республиканскій, лишь бы обезпечивалъ счастье французовъ [14] По мемуарамъ Люсьена Бонапарта, томъ I, стр. 30, король будто бы сказалъ Паоли, что далъ бы Франціи республику, если бы вѣрилъ, что республика можетъ обезпечить ея счастіе. . Тутъ снова являлся поводъ восхищаться Руссо. Руссо писалъ: "предчувствую, что этотъ маленькій островъ нѣкогда удивитъ Европу" [15] Contrat Social, кн. II, глава X. . Сантиментальные мужчины и женщины радовались при мысли, что "Contrat Social" будетъ если не сводомъ законовъ, то, по крайней мѣрѣ, катехизисомъ благодатной страны. Возможно ли, чтобы и Анри не ощущалъ счастья, переживая такое обновленіе. Онъ нашелъ въ Бастіа не только офицеровъ, но и солдатъ, проникнутыхъ идеями, прославленными Лафайеттомъ. Свобода, эта сила американскихъ армій, которая была силою маленькой корсиканской арміи, не будетъ ли она когда нибудь и силою великой французской арміи?

Слово "свобода" въ то время золотило, освѣщало собою все, примѣнялось ли оно въ военнымъ реформамъ, или соціальнымъ.

Для Анри оно являлось тою господствующею идеею, которую каждый привѣшиваетъ, какъ лампу, къ потолку своего жилья.

Она освѣщаетъ его, но подчасъ и чадитъ. Для Анри пламя ея разгоралось отъ демократическаго вѣянія Корсики.

Необычное обращеніе этого либеральнаго полковника дѣлало изъ него бога для его солдатъ, благодаря чему онъ могъ проводить въ полку новыя теоріи. Анри былъ убѣжденъ, что онъ рожденъ для роли реформатора.

Это была не изъ послѣднихъ его иллюзій, какія поддерживались перепискою съ m-me де-Роганъ. Каждое письмо, которое получалось въ Бастіа изъ Парижа, оправдывало какую нибудь теорію, дополняло какую нибудь систему, которая обсуждалась герцогиней и Вирье. Приводить здѣсь ихъ переписку значило бы излагать исторію переговоровъ, завершившихся созваніемъ нотаблей 17 февраля 1787 г.

Какъ удивляться энтузіазму Анри по поводу этого созванія, если вспомнить, что самъ Людовикъ XVI отъ радости не спалъ всю ночь наканунѣ открытія собранія?

Увы! Скорѣе отъ кошмара, какъ говорилъ графъ де-Сегюръ, что онъ устроилъ свою отставку, должно было ему, несчастному, не спаться. Но король въ то время, подобно послѣднему изъ своихъ подданныхъ, находился подъ обаяніемъ Колонна, вся заслуга котораго заключалась въ томъ, что, достигнувъ власти, онъ разсыпался передъ каждымъ въ самыхъ безумныхъ обѣщаніяхъ. Болѣе легкомысленный, чѣмъ всякій другой, этотъ министръ, безъ сомнѣнія, отстаивалъ бы также легко и что нибудь другое, а не парламентаризмъ, который теперь, по его слованъ, былъ всемірною панацеею.

Но зачѣмъ укорять Колонна въ его легкомысліи, когда всѣ были одинаково легкомысленны — и епископы, и принцы крови, и герцоги, и пэры, которые трактовали о финансахъ, о политической экономіи, о реформахъ, не избѣгнувъ этой заразы.

Они также беззаботно затѣвали за зеленымъ сукномъ партію политической экономіи, какъ нѣкогда партію въ бостонъ. Вчера американцы ввели эту игру въ моду, сегодня экономисты — другую.

Какъ устоять противъ обольщеній будущаго?

Теперь Анри уже не удовлетворялся скромною дѣятельностію въ своемъ полку. Онъ мечталъ ввести въ своей провинціи, которая для него была всегда цѣлымъ міромъ, всѣ тѣ реформы, о какихъ писала ему герцогиня де-Роганъ. Онъ жаждалъ вернуться въ Дофинэ, гдѣ вся его пылкая молодость являлась отголоскомъ его мыслей. Какъ интересно будетъ наставить его на путь истины! Первая попытка уже была сдѣлана съ тѣмъ увлеченіемъ, которое могло бы удивить, если бы не было извѣстно, что обыкновенно рѣдкія сердца начинаютъ съ возмущенія противъ общества.

Въ Бастіа, какъ и въ Парижѣ, Вирье вздыхалъ о судьбѣ народовъ, заключенныхъ въ оковы… То онъ клеймилъ короля, который не знаетъ и не желаетъ иныхъ министровъ, кромѣ плохихъ… то онъ принимался за самихъ министровъ… "Морепа, — пишетъ Вирье въ письмахъ, — былъ съ колыбели вскормленъ идеями деспотизма… Сенъ-Жерменъ — дуракъ, Анжело — честолюбецъ, Вержень — сообщникъ тираніи".

Если бы Вирье зналъ Свифта, безъ сомнѣ;нія, онъ бы воскликнулъ съ нимъ: "развращенность людей власти снѣдаетъ ея плоть и сушитъ ея кровь".

Каждый истый дофинецъ въ сущности думалъ такъ же. Пламя, которое вездѣ во Франціи таилось подъ пепломъ, въ Греноблѣ пылало съ трескомъ. Здѣсь во всѣ времена поговаривали не только о независимости, но даже объ автономіи. Всякому былъ извѣстенъ договоръ, въ силу котораго Дофинэ сталъ французскимъ. Статья о томъ, что эти суровые горцы имѣютъ право собрать свои провинціальныя сословія, болѣе всего разжигала ихъ.

Съ дѣтства Вирье былъ бойцемъ за притязанія Дофинэ. Безчисленное множество замѣтокъ, написанныхъ его рукою и переполненныхъ всякимъ вздоромъ того времени, развиваютъ слѣдующую мысль: "Только мѣстныя собранія способны избавить провинціи отъ рабства".

Постановленія нотаблей были совершенно солидарны со взглядами Вирье и дофинцевъ.

Въ Греноблѣ раздался торжествующій возгласъ, къ которому присоединился хвалебный гимнъ въ честь герцога Орлеанскаго по поводу рѣшенія, принятаго въ Парижѣ.

Получить въ управители перваго принца крови было на этотъ разъ для Дофинэ не излишнею привилегіею [16] Первый принцъ крови былъ всегда по праву управителемъ Дофинэ. Привилегія эта велась со времени передачи Дофинэ Франціи. Извѣстна наступательная роль герцога Орлеавскаго въ собраніи нотаблей. .

Но вотъ въ то самое время, какъ Анри пріѣзжаетъ въ Пюпетьеръ, чтобы воспользоваться побѣдою, совершенно неожиданная оппозиція уничтожаетъ ее въ конецъ. Члены парламента въ Греноблѣ отказались принять распоряженіе, которое обезпечивало ее.

Парламентъ въ Дофинэ былъ силой, съ которою приходилось считаться. "Сэръ, — сказалъ Ла-Туръ дю-Пэнь Гуверне Генриху IV, — когда вами будетъ взятъ Парижъ, тогда вамъ останется только вступить въ Гренобльскій парламентъ"…

И, вѣроятно, судя по тому, какъ относились къ королевскимъ эдиктамъ, королю Франціи не легко было бы справиться съ двумя первоприсутствующими, 16 предсѣдателями съ титуломъ "монсиньоровъ", съ 64 членами и безчисленнымъ множествомъ всякихъ писцовъ, которые громили дворъ своими укорами. Господа гренобльскіе парламентеры были большею частью важные синьоры, потому что только тамъ, по особой привилегіи, форменная мантія не унижала родовитости. Напротивъ, она давала право на командованіе войскомъ.

Люди, которые по личному усмотрѣнію могли мѣнять судебную карьеру на военную, которые то судили, то занимались любовными похожденіями, описанными въ "Liaisons dangereuses" [17] Лакло нашелъ сюжетъ для своего непристойнаго романа въ Греноблѣ. , надменно третировали Бога, въ которомъ они весьма сомнѣвались, считали себя равными королю, въ котораго они совсѣмъ больше не вѣрили.