Зиновий Фазин - Последний рубеж

— Я тут, а вин там.

— Кто? — спросил другой бандит, погоняя лошадок.

— Зшиток. Доброе було б курево!

— Нехай ему бис.

— Нет, жалко! Ей-бо!

— Ну шо тут зробишь. Ну жалко!

…Затерялась, значит, тетрадь в ту ночь совсем? Нет, не совсем. В то время, как… Точнее, так: когда банда умчалась к дальнему лесу и люди, сидевшие в кустах по обе стороны железнодорожного полотна, стали возвращаться в свои теплушки, какая-то бабка увидела при ярком свете прожекторов валяющуюся на земле тетрадь и, разумеется, тут же подняла ее и спрятала. Цену бумаге и она знала, чертова бабка. Спрятала и унесла в свою теплушку, а теплушек-то этих в составе была уйма.

Впрочем, что ругать бабку — всякий, увидев на земле такую ценность, не прошел бы мимо. И спрятал бы. Что нашел, то твое, — общепринятое дело.

А в это время Орлик и Катя, бедняги, еще только добирались назад, к эшелону.

Вот добрались. Добежали до своей теплушки и, конечно, дневника там не нашли. А когда кто-то из обитателей теплушки сказал: «Бандит унес», — оставалось только махнуть рукой.

Той же ночью началась починка моста, и всем трудоспособным пассажирам пришлось поработать.

Орлик и Катя тоже трудились и порой говорили друг другу в утешение:

— Нас же голодные дети в Питере ждут. Что дневник, правда? Пустяки!

— Пустяки, а то что же! Главное — до Питера добраться и детей забрать в нашу Таврию. Добрые будут колонии, а?

— Конечно, будут… Тяни эту доску, давай!

— Ну и все… Тяну, тяну!

— Давай, давай!..

Чрезвычайное свидание на дредноуте «Аякс». — Где еще водятся лотосы? — Небольшой экскурс в прошлое генерала Врангеля. — Поиски «железной руки». — Фонарь Диогена. — С какими мыслями явился Врангель к де Робеку.

Пора бы перейти к тому, как воцарился в Крыму барон Врангель, и, кстати, разобраться, что это за личность. А как обернется дело с дневником, еще посмотрим. Кого очень волнует его судьба, пусть наберется немножечко терпения.

В романах принято после трех точек без промедлений переноситься в любое время и в любую эпоху; поставил с красной строки эти магические три точки — и сразу развертывай сцену хоть из времен римского Цезаря, при условии, конечно, если ее необходимость обоснованна.

Как раз это мы и собираемся сделать. Ставим три чудодейственные точки.

…И вот мы уже в сказочном Константинополе, столице бывшей Османской империи, и видны нам сверкающие яркой голубизной под южным солнцем воды Босфорского пролива, ясно встают очертания просторной бухты Золотого Рога, а на рейде — глядите, сколько флагов! Кораблей множество, и больше всего — под английскими и французскими вымпелами. Это знак горемычного поражения Турции в только что минувшей мировой войне, которую историки позже назовут первой. Мощь держав-победительниц — Англии, Франции и Америки — несомненна и внушительна: смотрите, сколько у причалов и на рейде темных и грозных силуэтов многопушечных бронированных кораблей. Тут и сверхдредноуты, и крейсера, и миноносцы. Кажется, все здесь под их прицелом.

Внимание! Сейчас на ваших глазах произойдет событие, которое обойдется России в десятки тысяч жизней, в сотню тысяч беженцев, нищенствующих бродяг, озлобленных подонков, людей без крова и отечества. Произойдет злосчастное событие, о котором мы говорим, на одном из кораблей этой армады — английском дредноуте «Аякс». Не странно ли — при чем тут английский военный корабль? Бывает, бывает… В наши времена судьба многих людей подчас решается в самых неожиданных местах.

В таких случаях полагается быть предельно точным. Место действия уже указано: дредноут «Аякс». Укажем и время: по новому стилю было 2 апреля 1920 года. Следовательно, это произошло примерно за месяц с небольшим до того, как Орлик и Катя пустились в свой дальний путь и начались события нашей повести. Не лишне было бы здесь же отметить, что в мемуарах самого барона Врангеля, — а нам их не миновать — дата злосчастного происшествия, которое он, однако, посчитал тогда для себя счастливейшим днем своей жизни, указана по старому стилю — 20 марта. Ярый противник революции, он, естественно, предпочитал все старое, прежнее, минувшее, все то, чему служил.

А день тот был жаркий, знойный. Азия ведь, и время-то все-таки шло по-новому, и был апрель, а не март, как там ни считай.

Важнее другое. Не прозевать бы… Вот, всмотритесь внимательно: по трапу на борт «Аякса» поднимается высокий, даже слишком высокий и совсем еще моложавый с виду русский генерал в светлой кавказской черкеске и серой барашковой папахе. Рост у этого бравого мужчины прямо-таки гвардейский, — а он и есть в прошлом конногвардеец, — и особенно длинна у него шея, голова сидит на ней, будто на каланче. Но стоит голове повернуться к вам, и сразу словно обожжет вас таящимся в темных глазах огнем. Впечатление по первому взгляду: напорист, энергичен, решителен, знает, чего хочет. Подтянутость во всем почти щегольская и, если угодно, горделивая похвальба напоказ: вот я какой суровый — не потерплю разболтанности, не дам спуску ни себе, ни подчиненным.

Генерал Врангель — вот он кто. У людей двадцатых годов это имя должно крепко сидеть в памяти. Услышав его, они нахмурят брови и еще кулаки сожмут.

Что поделаешь, — вот он вошел в наш рассказ, злодей, и надо о нем писать, показывать, как он выглядел, как себя вел, что делал, о чем думал, не обойтись без этого, черт возьми, ведь это история, где все смешано — великое и подлое, светлое и темное, кровь и грязь.

На палубе у трапа Врангеля встретил верховный комиссар Англии в Константинополе сэр де Робек, тоже генерал, но ростом пониже и годами постарше, с уже седеющей бородкой. Француз он в прошлом, что ли, этот де Робек, бог знает. Но и его гость не чисто русский — род Врангелей начинался где-то в Швеции, потом какие-то отпрыски этого рода превратились в остзейских баронов, осели в России на государевой службе и обрусели, богато одаренные поместьями и высокими чинами. На государевой службе вышел в генералы, окончив Академию Генерального штаба, и Петр Николаевич Врангель, тот, который сейчас дружески пожимал руку де Робека, полуфранцуза на английской службе. Манеры, спору нет, у верховного комиссара были хорошие, а взгляд проницательный и хитрющий. Он сразу уловил эту особую склонность гостя хорохориться своей подтянутостью и по достоинству оценил ее.

— Да, друг мой, я знаю, что творится в вашей России, — говорил комиссар Врангелю, спускаясь с ним в командирский салон. — И тем более радует даже один ваш бравый вид. Значит, не все потеряно, если в русском генералитете еще есть такие!

«Кажется, я пересолил», — подумал Врангель с досадой.

Солдатская прямолинейность, — он знал за собою такую слабость.