Владимир Дружинин - Именем Ея Величества

— Скатертью дорога.

Произнёс по-царски решительно, по-царски вскинул ладонь — прочь малодушных! Потрепал скульптора по плечу:

— Делай, маэстро!

В лиловых сумерках мельтешили люди — сановники, придворные, послы чужих суверенов, все в испуге, словно дети брошенные, не ведают, как им жить без монарха, кого слушать.

Узнают, узнают…

Аудиенции отменены. Статс-дамы, стражи неумолимые, отваживают всех без разбора. Неотложные петиции, важнейшие известия — после, после… Запнулся хоровод писанины, накопившейся во множестве. Надолго ли? Бог весть. Новое правление безгласно, неисповедимо, оно за высокой дверью, обитой фигурным металлом.

Ягужинский раньше входил без доклада — видать, и ему отказ. Тоскует у двери.

— Сунься! Церберы там.

Прищемили нос утешителю.

— Тяжко ей, бедной, — отозвался князь. — Вдовья доля, Павел Иваныч.

Стучать или явить скромность. Пощадить женщину, дать ей побыть со своими… Отступить?

Постучал.

Отперла Вильбоа, рыжая ворчунья. Лизхен толчёт что-то в миске медным пестиком. Царица лежит, накрывшись с головой.

— О-о! — выдохнула рыжая с укором. — Мсье Меншикоф!

Та, пигалица, подбежала на подмогу, сделала книксен, но пестик наставила дерзкому в грудь.

— Шлафт [21] Спать (от нем. schlafen). , шлафт…

Одолели шипеньем… А она шевельнулась, открыла лицо, отуманенное сном. Большая голая рука выпросталась из-под одеяла.

— Разбудил я? Прости! Зайду опосля. Дело есть, да ладно… Насчёт Репнина…

Приподнялась. Сорочка сползла, выпучилось плечо. Налитое, лоснится, ровно ядро пушечное. Сна в помине нет. Глаза — чёрные, блестящие, под густой чернотой бровей — впились.

— Р-репнин?

Сказала гневно. Статс-дамы охнули, отступили.

— Говори, Александр!

Разумеет, кто ей заклятый противник. Наслышана… Сжала кулак. Эта крепкая, белая рука когда-то посрамила мужчин — удержала навытяжку, над столом с яствами, гетманскую булаву. Виденье, вспыхнувшее внезапно, резануло.

— Опасаюсь, матушка… Смущает он гвардейцев, бесчестит тебя. Мала гадюка, а яду много. Убрать бы его из Петербурга.

Ехал домой без факелов. Мог бы кликнуть, дежурная рота наготове, да шут с ними, не до того. Амазонка…

Кто-то обронил тогда за столом, млея от восторга. А ему неприятна была булава, нависшая над блюдами, над хрусталём. Сам он и не пытался. Воистину богатырша, вроде тех воспетых, из века героического. Женский пол слаб — сие натурой определено. Амазонка, однако, трусит. Испугом и держать её…

Решено — Репнин будет отправлен в Ригу, там ждёт его кресло губернатора. Место в Военной коллегии освобождает — президентство в оной светлейшему князю возвращается. Пуганая-то милостива. Бутурлин, конечно, генерал. Другими просьбами Данилыч не докучал — успеется. Что — худо без мужа?

Бывало, за государем в огонь и в воду. На Пруте уж как кисло пришлось, близко к турецкому полону было — храбрилась. Сказывал фатер — золото, каменья содрала с себя и гордо — визирю… Откупилась, не согнув стан. А в персидском походе [22] Прутский поход Петра I (1711) был неудачен. Поход в Персию состоялся в 1722–1723 гг. … Жара, засады… Обстреляна богатырша.

Война и здесь, матушка. Может, пострашней ещё… Так помни, кто защитник твой ныне!

Зимний погружался во тьму, холодный простор Невы раздвигал берега — левый царский и правый, в просторечье Меншиков берег. Там, словно рождественская ёлка, искрится — зажёг огни княжеский дом. Отрада хозяина…

За царицей гляди в оба… Заюлит кавалер-галант, хамелеонт, она и растаяла. И обняла лютого врага. Без мужика-то не выдюжит, вон, сколько сдобы женской!

Литое плечо, грудь почти оголившаяся, вечно бунтующая против корсажей… Нет, не волнует это мощное естество, претит даже, ибо напоминает о конфузии. Дёрнул же бес, забрался в светёлку к пленнице… Шереметев притомился с ней, уступил молодому. И ведь не так чтобы тянуло очень — просто думал подавить природную робость. Не удалось… Впрочем, к лучшему. Сообразил вскоре, на что годится стряпуха-ливонка. Кому она по масти…

Мелькают картины той зимы. Царь вывез всю ораву Глюков в Москву, учёному пастору повелел открыть гимназию, Марту поместил под надзор царевны Натальи [23] Наталья Алексеевна (1673–1716) — дочь царя Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны Нарышкиной, сестра Петра I. и боярышень её Арсеньевых — Дарьи и Варвары. Трещал, сотрясался по вечерам хилый дворец Лефорта [24] Лефорт Франц Яковлевич (1656–1699) — русский государственный деятель, с девятнадцати лет в России; завоевал привязанность Петра I, будучи человеком подвижного ума, храбрецом, весельчаком. В Немецкой слободе устраивал балы, вечеринки для царя, пользовался большим влиянием при дворе. Впоследствии получил чин генерала, адмирала, возглавлял посольство за границу. на Яузе. Вваливались Пётр и камрат его в одежде, провонявшей дымом костров, лошадьми, оружейной смазкой. Денщики втаскивали короба. Женские наряды, брошенные бароншами в Дерпте, в Нарве, чекулат из шведского обоза и кофий, заморские вина… Ивашка Хмельницкий, выпущенный из фляжек, приручал боярышень, выросших в тереме. Чур, не убегать — топает князь. Здесь меряйте! Хохот, полымя на щеках девиц…

С Дарьюшкой осмелел — чарка помогла, — и стала она женой, стала женщиной единственной. Зато в распутстве не уличат, от сего пристрастия независим.

А с Мартой, и потом с царицей — чисто брат и сестра. Подарки, заботы взаимные, просьбы в её письмах — «не оставь меня безвестной о тебе!». Осерчает царь на камрата — она заступница. Сердобольна, мужу покорна — иной Екатерины не знал никто. Что переживёт царя, и не мыслилось.

Мужика залучит она. Тело своё отдаст — на здоровье, натура требует. Если и волю в придачу — тогда несчастье. Тому всеми мерами препятствовать. А как уследить?

Ещё и Нева разлучает…

Мелкая, зябкая дрожь донимает светлейшего, хотя в возке тепло. Ни крошки во рту целые сутки, а есть неохота. Не ослабла пружина, туго закрученная изнутри. Скорее в мыльню … Вот средство сильнейшее от лихорадки нервической. Догадались ли затопить?

Отчего колонны в сенях, обычно огорчавшие толщиной, старомодные, показались тонкими, хрупкими, а чёрные ленты, обвившие их, словно и шею стянули, сдавили дыханье? Траур гнетёт Александра Даниловича, он терпит обычай как болезнь, как уродство. Шаг бодрый, шаг победителя.

— Мамушки! Баньку!

И в ответ на немые расспросы жены, Варвары бросает, подмигнув задорно, весело:

— Бабье царство у нас.

Благодатная мыльня!

Согрета, на пороге Аветик плотоядно скалит зубы, видом свиреп — звериная шерсть от шеи до повязки на чреслах густая, курчавая. Помогает раздеться, напевая что-то, словно баюкая.