Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

— А ежели не для того, то нечего и торчать здесь! По домам разойдемся. Дома и без того дела хватает!..

Один лишь управляющий Савранский оставался словно бы равнодушным ко всему, потому что ему и верно не было до этого никакого дела. К сорока десятинам, которые у него есть, ему, конечно, ничего не прирежут, а господскую землю, пока не выйдет закон, все равно никто не тронет: на то есть власть, пускай даже и временная, а все же с милицией и стражниками. Вон в Григоровке уже попробовали! Так казаки живо перепороли шомполами две сотни крестьян. Он пренебрежительно ухмылялся в усы, и это не ускользнуло от внимания Тимофея Гречки.

— А ты, холуй, чего рожу кривишь? Еще не так засмеешься! К стенке его, паразита!

Савранский, обиженно озираясь, отодвинулся в глубину брички, прячась за полотнище знамени.

Сомнения снова овладели душой Авксентия: кто знает, где истинная правда?

Авксентий был заодно с Гречкой: конечно, резать нужно сейчас же, до каких же пор ждать?.. Но когда старшина напомнил, что без закона не годится, Авксентий не мог не согласиться и с ним: ясное дело, куда же без закона?.. Когда батраки из “экономии” вопили, чтобы раздать землю без выкупа, Авксентий был именно за это. Откуда же людям денег взять? Но когда подали голос почтенные хлеборобы, что, мол, землю, нарезанную задаром, потом все равно кто-нибудь отберет, а вот ежели купчую оформить, тогда уже и комар носа не подточит, — Авксентий должен был признать, что и это верно; сегодня ты возьмешь у пана, а завтра кто-нибудь возьмет у тебя, а если будет земля купленная, тогда уж — дудки! А земля нужна, ох как нужна: и отец и дед Авксентия мечтали обзавестись собственной землицей и ему завещали мечтать о том же…

Время шло, уже и солнце за полдень перевалило, а люди все шумели, спорили, требовали. Когда на мгновение угомонились, старшина поклонился обществу:

— Так вот прошу вас, люди, покорно: подавайте вопросы по одному, по порядку, а то дядька Авксентий всех с толку сбил. Прошу вас, поднимайте руку и говорите. Только не о том, когда землю делить, потому как на это уже дан ответ.

— А как же будет с войной? — сразу выкрикнул Вакула Здвижный. — До каких еще пор будут кровь проливать? И за что мы теперь воюем? За чужие земли? Так у нас, глядите, своей, русской, у помещика сколько: ежели разделить, всем хватит. Для чего же нам иноземные земли забирать? Ведь на них же там тоже свои, иноземные, люди сидят! Куда их девать?

— Долой войну! — завопил Тимофей Гречка. — А землю нарезать сейчас же!

И снова пошла заваруха. Тимофей Гречка выбежал вперед, встал возле брички и закричал, что ежели не будет сейчас такого решения, чтобы помещичью землю сегодня же людям раздать, то он именем революционной власти требует избрать, как было объявлено, Совет депутатов, и пусть этот Совет сразу решает! А уж он решит, ежели, конечно, изберут людей правильных: не контру, не паразитов, не буржуев, а трудовой народ.

Фронтовики оглушительными выкриками и свистом поддержали предложение Тимофея; к ним примкнули батраки из экономии, присоединились и арендаторы. Над выгоном снова поднялся шум. Старшина утихомирил сход, напомнив, что пора называть кандидатов.

— Тимофея Гречку! — дружно гаркнули фронтовики. — Желаем Тимофея и еще Вакулу Здвижного! Сухопутного!

— Не надо Гречку! — закричали почтенные хозяева. — Нет нашего согласия! Баламут он! Горлохват! Пропьет все!

И тут поднялся такой тарарам, какого не помнили в Бородянке и самые старые деды. Тысяча кричала “за”, сотня откликалась “против”, девчата визжали. Вакула Здвижный, сидя на траве, стучал костылем по земле и пронзительно свистел в два пальца. А уж известно, что сильнее и лучше его никто не свистнет, даже самый бойкий мальчишка.

Так начались выборы в Совет крестьянских депутатов в селе Бородянке, что на берегу Здвижа, на Киевщине.

Выборы длились почти до сумерек. Кому было недалеко до хаты, тот сбегал перехватить борща, другие послали детей за краюшкой хлеба и соленым огурцом, девчата довольствовались семечками. И все же до наступления темноты избрали-таки Совет из семнадцати членов — по количеству партий, выставивших списки в Учредительное собрание. Правда, среди бородянцев не нашлось членов какой-либо партии, но так было решено на всякий случай: когда народ постепенно войдет в сознание, партии, надо полагать, объявятся. Тогда и найдется место для представителя каждой партии. Избрали Гречку и Здвижного, избрали и Омельяненко — за него кричали зажиточные хлеборобы. Избрали Авксентия — потому что до всего дойти хочет и о земле беспокоится. Избрали кузнеца Велигуру — он в селе всех превосходит силою, беднякам кует лошадей в долг и вроде как представитель пролетариата. Избрали и арендаторов, и “экономических”, и нескольких фронтовиков. Лишь от женского пола никого не избрали, потому что, во-первых, женщинам и дома, по хозяйству, мороки хватает; во-вторых — дай им власть, так они сразу всех перессорят; а в-третьих, они и сами стеснительно отказывались.

Предстателем Совета решили выбрать деда Онуфрия Маланчука, потому что он был в селе самый старший, имел от роду сто один год, но держался еще крепко: сам косил, сам и цепом махал; а главное, избрали его за то, что он, может, один среди всех на выгоне не шумел: ни слова не проронил, только кивал головой. Значит, был человек рассудительный и умеренный.

Итак, Совет был избран, фронтовики осипшими голосами прокричали “ура”, и дед Онуфрий поклонился на все четыре стороны, поблагодарил за честь, перекрестился и поцеловал землю.

С первым вопросом покончили.

Вечерело.

Солнце клонилось уже за шембековские леса. С шембековской пшеницы сошла пробегавшая по ней волна, и колосья в безветрии застыли, один к одному, спокойным, безбрежным морем. Из камышей на шембековские луга накатывался туман. От Здвижа потянуло прохладой.

Люди оглядывались на село: пообедать не пообедали, так хоть поужинать бы. Поредела стайка девчат: прошло стадо, и надо было забирать своих коров.

Слово взял управляющий Филипп Яковлевич Савранский:

— Ну так как же, люди, будем? Выйдете завтра на рассвете косить? За девятую, стало быть, часть, на ваших, конечно, харчах?

Хоти люди и устали сильнее, чем если бы целый день вымахивали косами, но на выгоне снова поднялся шум и гам. Теперь громче всех кричали женщины.

— А, дудки! — кричали они и издалека дразнили господина Савранского кукишами. — Не выйдет! Чтоб граф жирел, а нам вместо каши кандер? Пускай граф четвертым снопом кланяется, и то подумаем: может, третьего пожелаем! Пхи!

Гречка снова вмешался и закричал, что отмахать лужок, конечно, можно “под первый номер”, хотя луг этот добрых сто десятин. Но только сено люди не станут в панские скирды складывать, а по своим дворам развезут — сенцо в каждом хозяйстве требуется. А иначе — пропади оно пропадом, пускай себе сохнет или гниет, убирать все равно не будем!..