Еремей Парнов - Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

Паровая яхта «Кишфалуди», служившая для прогулок по Балатону, бросила якорь в виду ставки хорватского предводителя. Раздвинув медные колена зрительной трубы, Стефан внимательно оглядел лагерь. В окруженном кострами стражи шатре, судя по всему, справляли разнузданную оргию. Серессоны таскали бочонки с вином, волокли упиравшихся, со связанными назад руками, длинноволосых пленниц.

— Генерал-лейтенант Елачич, — почтительно доложил офицер, называя лишь армейское звание бана, — уполномочил меня передать вашему высочеству приглашение на переговоры.

— Что?! — Кровь бросилась эрцгерцогу в лицо. — На переговоры?! Меня?!

— Барон Елачич, по-видимому, склонен опасаться недружественных действий, — дернув изуродованной щекой, высказал предположение офицер, чувствуя себя перед разгневанным палатином не совсем ловко.

— Он что же, — терзая лайковую перчатку, спросил Стефан, — боится, что его похитят или прикажут убить?

«Неужели этот бандит, — едва сдерживая праведную ярость, думал эрцгерцог, — и вправду считает, будто принц крови способен на предательство? Это же форменное оскорбление. Такое неслыханно между порядочными людьми…»

— Так каков будет ответ? — вскинув два пальца к треуголке, напомнил Зичи.

— Для меня невозможен визит к главарю наемников, — презрительно отказался эрцгерцог. — Попробуйте все же уговорить его прибыть на «Кишфалуди», дорогой Зичи, можете передать мое честное слово, — добавил нехотя. — Кстати, — удержал вновь козырнувшего офицера, — вы-то сами что делаете у этого бана?

— Приставлен к особе генерал-лейтенанта, — уклончиво ответил Зичи.

— Приставлены? Вы, императорский офицер и венгерский граф, приставлены к атаману наемной армии? — не скрывая негодования, переспросил Стефан.

— Смею уверить, ваше высочество, — с достоинством парировал Зичи, — что это сделано с ведома военного министра де Латура и генерала Ламберга, который назначен главнокомандующим венгерской королевской армией.

— Так, — слегка побледнев, произнес эрцгерцог, и не в силах далее говорить, кивком отпустил офицера.

Он, конечно, подозревал о тайных сношениях бана с Веной, но не хотел и мысли допустить о том, что возможно столь открытое, бесстыдное, если называть вещи своими именами, сотрудничество. Притом за его, надора, спиной. Ни сам император, ни граф де Латур даже не потрудились известить о назначении Ламберга! Какое низменное коварство! Какой цинизм! Эдак, чего доброго, венгры заподозрят его, Стефана, в предательстве! И будут правы, хотя он здесь совершенно ни при чем и сам сделался жертвой гнуснейшего из обманов. Единственное, что ему остается, это умыть руки и поскорее покинуть страну. Пусть Вена изыщет другого сатрапа, под стать бану Елачичу, для своих игр. Для принца крови они чересчур компрометантны.

— Господа! — Выслушав возвратившегося Зичи, бан глянул на сидевших за пиршественным столом высших офицеров императорской армии воспаленными от пьянства глазами. — Хотелось бы знать ваше мнение. — Он нетерпеливо столкнул с колен плясунью в прозрачных шальварах, уплетавшую рахат-лукум. — Могу я покинуть свой лагерь для встречи с эрцгерцогом? — спросил с явным намеком. — Или же нет?

— Ни в коем случае! — запротестовали порядком осоловевшие гусары и уланы из лучших австрийских семей. — Не позволим! — Они дружно взметнули кубки. — Нашему генералу, хох!

— Живео, Елачич! — пришли в неистовство отяжелевшие от сливовицы серессоны, срывая с себя красные колпаки.

— Вот видишь? — Бан удовлетворенно перевел выпученные, в кровавой сетке белки на Эдёна Зичи. — Увы, граф! Так и передай его высочеству палатину. — Он сделал знак приблизиться. — И сразу скачи в Вену. — Вынул запечатанный сургучом пакет из походной ташки. — Его превосходительство, очевидно, забыл свое обещание немедленно перевести нам шестьсот тысяч форинтов… Так большие дела не делаются. Словом, седлай коня.

Зичи привычно вскинул два пальца, спрятал пакет и, нагнув голову, вышел из шатра.

Эрцгерцог палатин, так и не дождавшись парламентера, велел развести пары. В Шиофоке его дожидалась запряженная шестеркой коней карета. Стефан решил отбыть в свое поместье, даже не заезжая для доклада в Вену, куда вновь перебрался из Инсбрука императорский двор.

«Его превосходительству графу де Латур, имперскому военному министру, фельдцехмейстеру, кавалеру ордена Марии-Терезии и других орденов, действительному тайному советнику и рыцарю Золотого ключа…

Имею честь сообщить, что мои войска без малейшего сопротивления победоносно продвигаются вперед. Через несколько дней я буду в Пеште, и оттуда, из гнезда мятежа, мы продиктуем условия капитуляции.

Генерал-лейтенант Елачич»

Дни революции подобны месяцам, месяцы равнозначны годам. Время сжато, как газ в орудийном стволе, события нарастают, подобно лавине, дух человеческий пылает невероятной ускоренной жизнью, подчиняя себе бренную плоть, властно чертя невиданные письмена на скрижалях судеб.

В неповторимые дни сентября, когда вопреки круговороту созвездий ветер марта вновь всколыхнул поникшие травы духмяной альфёльдской степи, Кошут забыл про отдых. Отказывая себе даже в короткой передышке, он спал и ел на ходу, где-нибудь в экипаже, везущем с одного митинга на другой. Пять, семь, девять речей ежедневно. На последнем пределе волнения, в унисон с сотнями нетерпеливых сердец, которые, повинуясь громоподобным раскатам чудесного голоса, то разрывались от боли, то сжимались от сладостной гордости за единственную в мире отчизну.

Вождь знал до последних тайных глубин гордую душу народа, боготворившего слово, свято верившего в порыв. Нет, недаром нация выбрала Кошута. Только он мог вернуть ей то, без чего стыдно быть человеком на грешной земле: справедливость. Извечную, снедающую сердца мечту, кормчую звездочку, мерцающую на недоступном горизонте.

Увлеченный магией собственных слов, Кошут беззаветно верил во все, что требовал и обещал. И вера передавалась. Электрическим флюидом бежала по живой цепи, заряжая всех и каждого нестерпимым накалом страсти.

— Я прошу у нации, — потребовал он, плавно выбросив руку, — двести тысяч форинтов военного кредита и сорок два миллиона солдат.

Речь, разумеется, шла о тысячах солдат и миллионах форинтов. Кошут явно оговорился, поменяв цифры местами, но завороженные речью депутаты уже не отделяли себя от вождя, и никто не заметил ошибки.

Национальное собрание единогласно одобрило требование правительства. Вместе с депутатами — многие плакали от восторга — Кошуту рукоплескали с хоров и лидеры «Общества равенства»: Петефи и Вашвари.

В тот же день началась запись в гонведы — армию защитников родины. Главнокомандующим избрали Морица Перцеля, одним из девяти капитанов — поэта.