Лью Уоллес - Бен-Гур

Вода струилась из трещины утеса, которую чья-то заботливая рука превратила в сводчатую пещерку. Над ней крупными еврейскими буквами было вырезано слово БОГ. Резчик, очевидно, пил здесь, провел в долине много дней и таким долговечным способом выразил свою благодарность. Из-под свода ручеек весело струился по плите, испятнанной ярким мхом, и спрыгивал в кристально чистое озерко, откуда выскальзывал, чтобы, пробежав меж покрытых травой островков и вспоив деревья, исчезнуть в жаждущих песках. У берега озера можно было разглядеть несколько узких тропинок, в прочих местах мягкий дерн лежал нетронутым, что убедило проводника в возможности отдыха, не опасаясь вторжения людей. Лошадей немедленно отпустили пастись, а с опустившегося на колени верблюда при помощи эфиопа сошли на землю Балтазар и Ира, после чего старик обратил лицо на восток, благоговейно сложил руки на груди и помолился.

— Принеси чашу, — с некоторым нетерпением приказала Ира.

Раб принес из беседки хрустальный кубок, и она обратилась к Бен-Гуру:

— Я буду твоей служанкой у источника.

Вместе они прошли к озеру. Он хотел набрать воды, но египтянка опустилась на колени, погрузила чашу в струю и дождалась, пока хрусталь охладится переливающейся через края водой, а затем предложила спутнику первый глоток.

— Нет, — сказал он, бережно отводя ее руку и глядя только в большие глаза под дугами бровей, — позволь, служить буду я, прошу тебя.

Она настаивала на своем.

— В моей стране, о сын Гура, говорят: «Лучше быть виночерпием у любимца Судьбы, чем царским министром».

— Любимец Судьбы! — сказал он.

Удивление и вопрос были в его голосе и взгляде. Она поспешила объяснить:

— Боги дарят успех, чтобы мы могли узнать, на чьей они стороне. Разве не был ты победителем в цирке?

Щеки его начали краснеть.

— Это был первый знак. Есть и второй. В поединке мечей ты убил римлянина.

Краска сгустилась, вызванная не столько лестным напоминанием, сколько свидетельством внимания к его успехам. Мгновение — и удовольствие сменилось размышлением. Он знал, что о поединке говорил весь Восток; но имя победителя известно немногим: Малуху, Ильдериму и Симониду. Неужели они доверились женщине? Загадка смутила его еще больше, чем благодарность. Видя это, Ира выпрямилась и сказала, подняв чашу над озером:

— О боги Египта! Благодарю вас за встречу с героем, благодарю за то, что жертвой во дворце Idernee пал не мой царь среди людей. И с этим, о святые боги, я возливаю и пью.

Часть содержимого чаши она вернула в поток, а остальное выпила. Отняв хрусталь от губ, рассмеялась.

— О сын Гура, неужели все храбрецы так легко побеждаются женщинами? Возьми чашу и поищи, не найдется ли там счастливых слов для меня!

Он взял кубок и наклонился, наполняя.

— У сына Израиля нет богов, которым можно совершать возлияния, — сказал он, играя водой, чтобы скрыть усилившееся изумление. Что еще знает египтянка? Отношения с Симонидом? Союз с Ильдеримом? Его укололо недоверие. Кто-то выдал его тайны, а они — серьезны. И он едет в Иерусалим, где информация египтянки, попав к врагам, грозила бы наибольшими бедами для него и сподвижников. Но враг ли она? Благо для нас, что мысль бежит быстрее, чем перо. Когда чаша достаточно охладилась, он наполнил ее и встал, изображая спокойствие:

— Прекраснейшая, будь я египтянином, греком или римлянином, я сказал бы, — он поднял кубок над головой. — О вы, добрые боги! Благодарю вас за то, что в мире, при всех его несправедливостях и страданиях, остались еще очарование красоты и утешение любви. Я пью за ту, которая несравненно воплощает их — за Иру, милейшую из дочерей Нила!

Она ласково положила руку на его плечо.

— Ты преступил закон. Боги, за которых ты пил, — ложные боги. Почему бы мне не пожаловаться раввинам?

— О, — ответил он смеясь, — станет ли беспокоиться из-за пустяков тот, кто знает столько действительно важного!

— А я сделаю больше: я пойду к маленькой еврейке, которая заставляет розы расти, а тени пылать в доме великого купца в Антиохе. Раввинам я расскажу о нераскаявшемся грешнике, а ей…

— Ну, что же ей?

— Я расскажу, что ты говорил с поднятой над головой чашей, призывая богов в свидетели.

Он замер на мгновение, будто ожидая продолжения речи. Воображение немедленно нарисовало Эсфирь у отцовского плеча, слушающую переданные им сообщения, иногда читающую их. При ней он рассказывал Симониду о происшествии во дворце Idernee. Она и Ира знакомы; эта умна и опытна, а та проста и чувствительна — легкая добыча. Симонид не мог обмануть доверие, равно как Ильдерим, — не только ради чести: разоблачение грозило им не меньшим, чем ему. Могла ли египтянка получить свои сведения от Эсфири? Он не обвинял девушку, но подозрение было посеяно, а все мы знаем, что эти сорняки разума растут тем быстрее, чем больше мы с ними боремся. Прежде, чем он успел ответить на упоминание о маленькой еврейке, к озеру подошел Балтазар.

— Мы в большом долгу перед тобой, сын Гура, — сказал он в своей обычной торжественной манере. — Этот дол прекрасен: трава, деревья, тень зовут отдохнуть, а этот подобный игре бриллиантов ручей поет мне о Божьей любви. Не достаточно поблагодарить тебя за наслаждение — сядь с нами и вкуси наш хлеб.

— Позволь сначала послужить тебе.

Бен-Гур наполнил кубок и подал Балтазару, который поднял глаза в благодарственной молитве.

Тут же раб постелил салфетки, и, омыв и вытерев руки, они втроем расположились в восточном стиле под шатром, который много лет назад служил Мудрецам, встретившимся в пустыне. И от души поели доброй еды, извлеченной из верблюжьих тюков.

Шатер уютно стоял под пальмой, куда доносилось журчание ручейка. Над головой неподвижно висели широкие листья; неподалеку, в жемчужной дымке, стояли тонкие и прямые, как стрелы, стебли тростника; временами с жужжанием залетала в тень возвращающаяся домой пчела; выглядывала из зарослей куропатка, пила и, свистнув подружке, убегала. Покой долины, свежесть воздуха, красота рощи, субботняя неподвижность, казалось, действовали на дух египтянина:все поведение его, голос, движения были необычайно мягкими, а взгляд, обращаясь к Бен-Гуру, беседующему с Ирой, всякий раз наполнялся сердечной добротой.

— Когда мы встретили тебя, сын Гура, — сказал он, завершив трапезу, — ты как будто тоже держал путь в сторону Иерусалима. Не нарушу ли я приличий, спросив, туда ли ты едешь?

— Я еду в Святой Город.

— Великая необходимость заставляет меня предпринять столь долгий путь, и потому я спрашиваю: нет ли дороги более короткой, нежели через Равву Амонитскую?

— Труднее, но короче путь через Гаразим и Равву Галаадскую. Его я и собираюсь избрать.