Владимир Волкович - Хмель-злодей

«И весь народ бежал с воплем. У кого была своя телега, уезжал на ней; у кого не было ни лошади, ни телеги — хоть у него и были средства, чтобы приобрести их, — не успевал это сделать, и с женой и детьми уходили пешком, оставив все добро дома. Но также и те, у кого была телега — для того, чтобы двигаться налегке, сбрасывали по дороге у придорожных корчем всю кладь — товары, книги или прочее движимое имущество. Так в эту субботу шли телеги по шляху, по три в ряд, одна вплотную к другой, беспрерывной вереницей на протяжении семи миль, а уходившим пешком не было числа. А днём евреев нагнал верховой и сказал:

— Вы очень медленно двигаетесь, казаки уже рядом.

Сейчас же наступило невероятное смятение среди евреев. Все они побросали со своих телег серебро, золото, платья, книги, подушки, перины — для того, чтобы быстрее бежать, спасая свои жизни. В поле было набросано золото, серебро, одежда, но не нашлось ни одного еврея, который подбирал бы это. Некоторые бросали все — и лошадь, и телегу со всем, что было на ней, даже жен и детей, и бежали в страхе в леса, а многие мужчины и женщины, когда наступило это смятение, побросали своих детей и спасались по лесам и оврагам». [11] Натан Ганновер «Пучина бездонная».

Казаки отяжелели от добра, подбираемого ими на дорогах. Но двигались дальше, продолжая опустошать города и селения.

Давид, вырвавшись со своими людьми из Полонного, решил идти в укреплённый город Нароль.

Наслышанные о зверствах казаков, десятки тысяч евреев не веря, что удастся противостоять многотысячной толпе холопов, решили бежать из этого места, к которому уже приближались восставшие. Тогда начальник польского гарнизона Лащ, у которого было не очень много войска, созвал совет. Давид сидел рядом с гаоном рабби Ашером.

Лащ — высокий, красивый поляк с мужественным лицом, первым взял слово:

— Нет доблести в том, чтобы бежать и прятаться по лесам и оврагам. Евреи имеют хоть и небольшой, но хорошо обученный и вооружённый отряд. Постоим против неприятеля и будем воевать по примеру других укреплённых городов.

— Каково твоё мнение? — повернулся к Давиду рабби Ашер.

— Я думаю, надо драться, город хорошо укреплён и имеет запасы продовольствия и оружия. Люди полны решимости защитить себя. Мы сможем долго сопротивляться.

— Мы согласны остаться, — объявил своё решение рабби Ашер.

Вскоре началась осада и, столкнувшись с яростным сопротивлением, казаки предложили потолковать о выкупе. Рабби Ашер уже готов был дать своё согласие, но Лащ воспротивился. Давида же теперь никто и не спрашивал. Через три дня осады неприятелю был нанесён значительный урон, и к Хмельницкому отправился гонец. Вскоре под стены города пришло многочисленное подкрепление.

Поляки и еврейский отряд не могли сдержать десятки тысяч вооружённых казаков. Город пал. Давид со своими людьми перегородил узкую улицу телегами, камнями и брёвнами разбитых домов. И уже гора казачьих трупов лежала перед баррикадой. Казаки подтащили пушки и разметали баррикаду. Озлобленные, беспощадные, они схватились в смертельной схватке с несколькими десятками вооружённых евреев из отряда Давида. Он, отбиваясь от наседающего врага, видел, как один за другим падали его товарищи.

«Ну, вот и пришёл наш час», — подумал Давид, пронзая саблей очередного казака. Дважды его ранили, и кровь от сабельного удара по голове заливала лицо. Но судьба хранила Давида. Кто-то дёрнул его за рукав, он обернулся: худой еврейский подросток показывал куда-то в сторону. Давид посмотрел и увидел узкий проход, щель между домами, куда обычный человек вряд ли мог протиснуться. Но они, худые и гибкие, смогли.

Горы трупов лежали на улицах города, казаки врывались в дома, где укрывались десятки и сотни человек, и убивали всех. Кровь лилась из окон домов.

В местной ешиве, религиозном училище, двенадцать еврейских мальчиков обучались Святому писанию. Внимательно слушали они седобородого учителя, сидя за длинным столом и читая древние буквы. Большие карие и чёрные глаза их были полны вопросов и сомнений, интереса, внимания и восхищения. Казаки ворвались в училище и придавили учеников столом к стене так, что у них захрустели поломанные кости, а из разорванных животиков вывалились кишки.

Город сожгли, не осталось ни одного целого здания, погибло пятнадцать тысяч человек. Давид и мальчик, спасший его, пять дней укрывались между мёртвыми, пока озверевшая толпа бесчинствовала в городе. Раны Давида саднили, хотя ему удалось промыть их и наскоро перевязать кусками одежды, снятой с трупов. У них не было пищи и воды, они ели человечину, отрезали куски от трупов и, поджаривая их на огне, съедали, пока человеческие останки не начали разлагаться на жаре. Во дворе какого-то сгоревшего дома Давид нашёл колодец с испорченной водой, это спасло их от жажды. Дождь пошёл только на третий день.

Много тысяч трупов было съедено собаками и свиньями. И долго потом ещё таскали животные по округе куски человечьего мяса, руки и ноги, когда-то принадлежавшие живым. Спастись удалось лишь трём сотням человек, в основном женщинам и детям. Они укрылись среди мёртвых тел. Ни одного человека из воинов Давида в живых не осталось.

Михаил в это время ворвался вместе с казаками в небольшой укреплённый город Кременец. В последнее время у него было подавленное состояние, видимо, сказывалось отсутствие Сашки.

Два казака, с которыми он был знаком, развлекались на улице. Один из них взял нож убитого ими еврейского резника скота и ловил на улице еврейских детей. Он их убил уже несколько десятков. Вспарывая живот мальчику, он спрашивал у своего приятеля: кошерное это мясо или трефное. Если тот отвечал: трефное, то бросал тело ребёнка собакам. Потом брал на бойню девочку, распарывал ей живот и показывал приятелю внутренности. Если тот говорил, что кошерное, они осматривали мясо (как поступают с мясом козлят и овец) и, насадив его на пику, носил по улицам, крича:

— Кто хочет купить козлятину и овечину? Ясновельможный пан, не желаете ли отведать козлятинки? — обратился он к Михаилу, по-приятельски, дурашливым тоном.

Еле сдерживая накопившуюся ярость, боль и гнев, борясь с подступающей тошнотой, но стараясь поддержать его тон, Михаил ответил:

— Желаю.

Он приблизился к казаку и, выхватив саблю, сильным ударом снёс ему голову. Приятель казака, находившийся рядом, сразу опомнился и с пикой наперевес бросился к Михаилу:

— Ах ты, лях проклятый, что ты делаешь?

Но Михаил опередил его и воткнул лезвие прямо в изрыгающий проклятья рот. Потом оглянулся по сторонам: не видел ли кто, и ускакал в сторону.

Осень уже тронула своей мягкой, неназойливой рукой зелёную листву, постепенно вытесняя летнюю жару. Разноцветные всплески окрасили лес в немыслимые цвета, придуманные, казалось, каким-то талантливым художником. Сашка вглядывался вдаль, заметив на горизонте движущуюся точку. Он теперь подолгу просиживал на крыльце, вдыхая запах прелой листвы и неуловимой осенней свежести, дожидаясь, пока Леся закончит хлопоты по дому, поставит в печь пироги, и можно будет осторожно обнять её, прикоснуться губами к выбившейся из-под платка прядке волос на шее, от чего она непременно зардеется и смущённо скажет: «Да ну тебя».