Берды Кербабаев - Чудом рождённый

Рязанская земля искрилась морозом. Атабаев вышел на перрон — глаз не мог отвести от этой ломящей глаза белизны, заиндевелых окон, от клубов пара из каждой двери. Вспомнился Василий Васильевич — ведь это его родные места…

Сергей Прокофьевич Тимошков, недавний командующий Закаспийским фронтом — он тоже ехал делегатом на съезд — сзади схватил Атабаева за голый его кулак, А в кулаке у Атабаева горсть слегка поджаренной ковурги-пшеницы. Атабаев то и дело тащил из кармана горсточку ковурги.

— Ты что грызешь? Рязанские семечки? — спросил Тимошков.

— Для нас с тобой, Сергей Прокофьевич, это не новость. Вспомни-ка Закаспийский фронт.

Точно солдата, Тимошков оглядел с ног до головы Атабаеза — хорошо ли снаряжен для русской зимы председатель Совнаркома Туркестанской республики. Велел надеть варежки.

— Не больно-то хорохорься!

— Стою, гляжу — дымит земля от мороза… — раздумчиво заметил Атабаев.

— Гляди, гляди! — Тимошков был настроен бодро и весело, может от того, что уже Москва недалеко… — Ильич велит теперь на десять лет вперед глядеть… Говорят, в Москве нам шестьсот страниц дадут читать — план электрификации России.

— И прочитаем… Да я не о том, — сказал Атабаев.

— Давай, выкладывай свои сомнения!

— И сомнений нет. Я ведь вас считаю туркменом,

— Можно и так. Уж если я интернационалист…

— Вот мы и поговорим, как туркмены.

— Всегда готов!

— Не перестаю удивляться на русский народ. Голод, холод, нищета и такое стремление к великой цели.

— Говорят: гречневая каша сама себя хвалит. Но раз мы заговорили как туркмены, — не могу не согласиться. Великого терпения народ…

— Слава русскому народу, — тихо, но внятно произнес Атабаев.

Разговор этот продолжался даже на перроне Рязанского вокзала. Паровоз в голове поезда гулко откликнулся:

— Слава-а-а!..

Казанский вокзал Москвы, — как растревоженный муравейник! Если не держаться за локоть товарища, — а им был председатель ЦИКа республики, — можно и заблудиться. Толпа снесет тебя, оттеснит.

Мороз лизал щеки шершавым, как тёрка, языком. Сизым дымком клубилось дыхание тысяч ртов, и пар куржавился, леденел на солдатских усах и мужицких бородах. И, кажется, никто не замечал лютой стужи. Бабы щелкали подсолнухи, красноармеец присел на свой деревянный сундучок, крашенный охрой, и тут же на морозе, разувшись, менял портянку.

Делегатов встретили радушные люди в красных повязках на рукавах. Повезли…

Москва двадцатого года! Заплечные мешки— брезентовые, суконные, из матрацного тика, полосатые, — перекрещенные кожаными ремнями, пенькозыми веревками… Краснозвездные шлемы, шинели без погон… Женщины в шубах из солдатского сукна… Матросы с раздувающимися на ветру клешами… Старики, укутанные сверх ушанок шерстяными шарфами… Деревенские красавицы в оранжевых дубленых полушубках… Старушки в шляпках с перьями и крошечными муфточками… Бездомные собаки, поджимающие закоченевшие лапы… Извозчики на санях… Мешочники с двугорбой клажей через плечо…

Москва голодала. Делегатам выдали по четвертушке черного хлеба, напоили морковным чаем. Говорят: лучше один раз уЕИдеть, чем сто раз услышать. Теперь Атабаев видел голодную Россию и вспоминал телеграммы Ленина, адресованные Туркестанскому правительству, в которых говорилось: Помогите хлебом. В этом году ваши русские братья нуждаются в вашей помощи. Постарайтесь отправить по возможности больше…

Большой Кремлевский дворец принимал хозяев страны. Атабаев с делегацией Туркмении пришел чуть не за час, мороз не испугал — хотелось походить по площадям и аллеям Кремля. Яркое солнце блистало на золотых главах русских соборов, и главная крепость великого народа, ее зубчатые стены и башни с часами, и колокольня Ивана Великого показались южным гостям даже краше ни с чем несравнимых святынь Самарканда и Бухары.

В толпе делегатов— башкир, украинцев, кавказских горцев в папахах — Атабаев постоял возле Царь-пушки. Фронтовики шутили — вот такую бы к нам на Перекоп!

Туркмены гурьбой подошли к Царь-колоколу.

— На кибитку похож!

Дыра от отколотого куска и в самом деле была похожа на вход в кибитку.

— Большая туркменская семья могла бы разместиться. И собаку на двор не выгнали бы…

Туркмены простодушно смеялись, и Кайгысыз смеялся вместе со своими аульчанами, а в мыслях одно — сейчас увидим Ленина… И теперь-то он понимал, что три года жил в ожидании этого дня.

Сколько людей из этого зала унесло с собой на всю жизнь во все концы мира образ Ленина. А кто сумел описать словами минуту, когда увидел, узнал? Никто, пожалуй, — для этого нужно спокойствие сердца, владычество наблюдающего разума. А тут все в зале вдруг поднялись и грохот аплодисментов, точно горный обвал, встретил его, быстро идущего к столу в толпе других. Он торопился успокоить зал — он махнул рукой, сел, снова вскочил…

Атабаев не помнил потом этой минуты в подробностях, он не глазами, а сердцем узнавал родного человека: это Ленин! И он вместе со всеми выскочил в проход между рядами, где уже совсем ничего не было видно. И хлопал, хлопал в ладоши… Сколько было у него в эту минуту рук, чтобы хлопать в ладоши!

Казалось, много времени прошло, пока, наконец, Ленин взошел на трибуну. И теперь новое сильное впечатление ошеломило Кайгысыза, — впечатление от звука голоса, донесшегося с трибуны, впечатление от убежденной и внятной интонации, от волевой окраски этого голоса, впечатление от ленинского жеста, — разумного и слитного с голосом,.

В тот день впервые прозвучали крылатые ленинские слова — «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Атабаев потом, выезжая в аулы, всегда говорил, что он услышал эти слова из уст самого Ленина. Владимир Ильич выразил уверенность, что впредь на трибуне Всероссийских съездов будут появляться не только политические деятели и администраторы, но и инженеры и агрономы.

— …Это начало самой счастливой эпохи, когда политики будет становиться все меньше и меньше, о политике будут говорить реже и не так длинно, а больше будут говорить инженеры и агрономы, — говорил он… — Политике мы, несомненно, научились, здесь нас не собьешь, тут у нас база имеется. А с хозяйством дело обстоит плохо. Самая лучшая политика отныне — поменьше политики. Двигайте больше инженеров и агрономов, у них учитесь, их работу проверяйте, превращайте съезды и совещания не в органы митингования, а в органы проверки хозяйственных успехов, в органы, где мы могли бы настоящим образом учиться хозяйственному строительству.

Слушая и запоминая слова Ленина, Атабаев поражался необычайной объемности его тезисов и еще больше — легкости, с какой он объяснял народу сложнейшие вещи. В небольшой речи он рассказал и об итогах войны с Польшей, и о финансах, концессиях, и о взаимоотношениях с крестьянством, и о профсоюзах, и о нравственных вопросах, о той «Сухаревке», которую уничтожили в Москве на Садовом кольце и какая живет в мелкособственнических душах. И в том, как он говорил, не было ни тени дидактизма и повелительности, он как бы разъяснял людям то, что они думали сами, с чем ехали сюда со всех углов зимней, голодной, усталой страны.