Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Гнедой под Матвеем чуть слышно заржал, почуяв рядом другую лошадь.

— Что у тебя? — перегнулся с седла Степа Воронцов.

— Погоди, спешимся, — Матвей легко соскочил на землю.

Хоша они были и ровесники, но Степан рядом с невысоким, худощавым Матвеем казался взрослым мужчиной, а не подростком.

— Грамотцу Марье передашь? — спросил Матвей, глядя в голубые глаза Степана, сейчас, в лунном свете, отливавшие серебром.

— Да ты, Матвей, никак разума лишился, — зло сказал Степан. «Потащил меня ночью за три версты, чтобы о какой-то грамотце молвить!»

— Дак Степа, — взмолился Матвей, — рассуди сам, куда ж за ужином про такое говорить, когда батюшки наши напротив нас за столом! Как есть невместно, ибо ежели узнают — Марью, быстро замуж спихнут в Пустозерск какой-нибудь, али куколем голову покроют! Ты что, Степа, этого для сестры единственной хочешь? Не говоря уже о том, что батюшка с меня три шкуры спустит!

— Да хоть бы и десять, мне-то какое дело, — ехидно ответил Степан. «Смотри, Матвей, ежели обиду Марье, какую причинишь — не жить тебе, знай это. Не посмотрю я, что царь тебя привечает — спуску не дам.

— Степа, — торопливо сказал юноша, — если бы дело за мной было, я бы хоша сейчас сватов заслал. Куда мне, еще шестнадцати не исполнилось. Сам-то, небось, тоже из родительских рук смотришь, Степан Михайлович, так что не будь так крутенек.

— Мне и сватов засылать не к кому, — усмехнулся Степан.

— А что ты этим хвалишься? — Матвей поднял бровь. «Инок нашелся, схимник какой! Не пришлась тебе еще девка по сердцу, так и сиди, помалкивай. А мне пришлась. Мне, Степан, без Марьи не жить. Другое дело, что молоды мы, и при царе я еще побыть должен. А так я б хоть завтра под венец с Марьей».

— Что в грамотце? — хмуро спросил Степан. «Смотри, Матвей, ежели ты Марью, на что невместное подбиваешь — я ж узнаю, и тогда тебе не только с твоим, но и с моим батюшкой иметь дело придется».

— А ты меня не пугай, Степа — задиристо ответил Матвей. «Сестру твою на невместное мне склонять не к чему — для сего срамные девки есть на Москве».

Юноша увидел, что Степан Воронцов покраснел и отвернулся.

— Ты что ж, не скоромился еще? — усмехнулся Матвей. «Айда с нами, как в Москву вернемся — иль ты девство до брачного венца решил хранить? А, Степа?» — и отрок игриво подтолкнул Воронцова.

— Кончай брехать-то, — угрюмо ответил Степан. «Вот же пустомеля ты, Матвей, и чем только ты Марье приглянулся — не разумею»

— Тем и приглянулся, Степа, что язык у меня хорошо подвешен, — рассмеялся Матвей. «Девки это ой как любят. Ну что, берешь грамотцу?»

— Давай, — помолчав, ответил Степан.

Он засунул грамоту в притороченную к седлу переметную суму, и, гикнув, поскакал обратно к шатрам. Матвей долго смотрел ему вослед.

Прасковья Воронцова сидела в крестовой горнице со старшей дочерью. Степан вот уже второй день был в отлучке с отцом — после царской охоты, едва побыв дома, они сразу уехали в подмосковные вотчины, — и, уложив Петю, боярыня вдруг подумала, что было бы хорошо посидеть с Машей, поговорить всерьез о сватовстве — еще прошлым Покровом заневестилась девка.

— Боярыня Голицына приезжала, — сказала Прасковья, искоса взглянув на Машу. Та сидела за вышиванием, низко склонив темноволосую голову. «Сватается к тебе наместник смоленский, боярин Иван Андреевич Куракин. Семья богатая, царь их привечает, что скажешь, дочка?».

— Не гонюсь я за златом-то, — пробормотала Марья.

— Так, дочка, не разумею я, что надо тебе? — Прасковья присела на лавку рядом с Марьей и попыталась ее обнять. Та только дернула плечом и отодвинулась.

Воронцова вздохнула. «Сватались к тебе и молодые, и постарше, и кто богаче, и кто бедней — так всем отказ был, ровно шест. Смотри, Марья, такой переборчивой быть тоже не следует — будешь так женихами бросаться, да никто и не захочет тебя брать — кому такая жена нравная нужна?

— Ну и ладно, — независимо сказала Марья. «Не найдется жениха по душе — иночество приму».

— Смотри, какая инокиня-то нашлась, — съязвила Прасковья. «Как что не по ней — сразу ангельским чином грозится. Думаешь, в монастырь тебя только за глаза твои красивые, лазоревые, возьмут? Матушки — они сначала смотрят, побрякивает у послушницы в ларце-то, или нет».

— Батюшка не обделит, — поджала губы Марья.

— А это уж батюшкино дело, ты к родителям-то в кису не заглядывай, захочет — уделит тебе что, не захочет — в одной рубашке в монастырь пойдешь. — Прасковья поднялась и зашагала по горнице. «Ты ж, Марья, белоручка, боярская дочь, не для черной работы тебя растили, не для горшков и ухватов».

— А ты меня, матушка, не пужай, — Марья отложила вышивание и прямо, дерзко посмотрела на Прасковью. «Надо будет — и за ухват возьмусь».

— Дура ты, Марья, и дурь, эту некому из тебя выбить, — спокойно сказала Прасковья. «Чего ты от женихов нос-то воротишь, не кривые, не косые, не убогие какие сватаются. Смотри, досидишься в девках — за вдовца старика только и возьмут, задницы его чадам подтирать».

— А что же? Вона Федосья Никитична — вышла ж замуж за вдовца старика, однако же, как я погляжу на нее, так, мнится мне, с Федором Васильевичем лучше ей живется, чем с молодым мужем, — ответила Марья.

— Молоко у тебя еще на губах не обсохло — о таком судить, — пробормотала Прасковья, а про себя подумала: «Ох, и глаз же у девки — ничего не скроется!»

— Так маменька, оно ж само видно — вона Федосья Никитична непраздна сейчас, а если посчитать — получается, как они повенчались, так она и понесла, — улыбнулась Марья.

— Она еще и считает, бесстыдница — Прасковья остановилась и вздохнула. «Ты Федосью Никитичну с собой не ровняй — вдова она была, не девка».

— Может, мне и повенчаться с кем, подождать, когда он преставится, да и выйти замуж за нареченного своего? — улыбнулась Марья.

— Совсем ты, дочь, умом повредилась, как я погляжу, — Прасковья взялась кончиками пальцев за виски. «У меня голова разболелась — с тобой говорить. И что это за нареченный у тебя возьмется, с неба свалится, али королевич иноземный к нам на Рождественку на белом коне приедет, встанет на колени, да и зачнет тебя молить — мол, выходи за меня, Марья, замуж?»

— Не с неба, и не на белом коне — улыбнулась Марья. «На гнедом коне, с Воздвиженки».

— Как есть, разум тебя покинул. — Прасковья села, облокотившись на стол. «Сколько раз уж тебе, что я, что батюшка говорили — не для тебя Матвей Вельяминов!»

— Не для меня? — Марья прищурилась. «А ежели я тебе, маменька, скажу, что я ему кольцо и ленту из косы спосылала уже? Обручены мы, матушка, нравится вам это с батюшкой или нет!»

— Что! — закричала Прасковья. «Срамница ты, Марья, как еще у тебя язык повернулся — семью так позорить!»